Порочные идеалы - Элвин Гамильтон

шампанское! – прокричала Нора вслед гримам, уже растворившимся в толпе. Она сбросила с плеч лямки испорченного платья, обнажив белую сорочку под ним. – В самом деле, я провела в нем всю ночь – оно успело выйти из моды, – сообщила она фотографам и позволила ткани соскользнуть на землю. Камеры пришли в неистовство.

Ее кожу начало покалывать от пьянящего осознания, что она обратила ситуацию себе на пользу. И от удовлетворения при виде кислых лиц кузин.

– Так-то лучше, – объявила Нора, перехватив поудобней стопку газет.

Кто-то накинул ей на плечи тяжелую куртку за миг до того, как Нора поняла, что к ней пришли на выручку.

Отдав куртку, Тео расправил рукава рубашки. Он загораживал Нору от объективов камер. Защищал ее, как делал с самого детства. С тех самых пор, как встал между ней и бессмертным брэгом в облике коня, забредшим в загородное поместье Хольцфаллей. Нора вознамерилась на нем покататься. Сейчас она понимала, что Тео был прав: идея была идиотская. Но это Нору редко останавливало. Остановить ее смог лишь Аларик, повалив на землю и удерживая до тех пор, пока конь не ушел обратно в чащу. Пока Аларик держал ее, они вместе с братом – им в то время было всего семь и восемь – проникновенно объясняли ей, что таков их рыцарский долг. Защищать ее любой ценой.

Теперь Аларика не было рядом. Остался только Тео, по-прежнему готовый встать между Норой и ее страстным желанием покататься на дикой лошади.

Они без слов обменялись взглядами.

Тео хотел, чтобы она села в машину.

Нора не хотела садиться. Это будет выглядеть так, будто она напугана. А она вовсе не боится.

Но, откажись она, Тео поднимет ее и посадит в машину сам.

Наконец, едва заметно кивнув, Нора подчинилась.

Они прошли сквозь толпу журналистов. Тео пытался ее загородить, хотя сама Нора им улыбалась. Напоследок она помахала камерам, и дверца машины захлопнулась. Зачарованные стекла скрыли ее от чужих глаз.

Машина тронулась с места, и через несколько секунд толпа осталась позади.

Внутри было тихо.

Аларик и Тео знали ее лучше, чем кто бы то ни было.

Они были почти как старшие братья, оберегавшие ее от неприятностей, а она защищала их от бесцеремонных требований Модести и тети Пейшенс. Она играла с ними чаще, чем с собственными кузинами.

Кроме того, им уже доводилось вместе скорбеть.

Отец Тео и Аларика был за рулем машины, в которой ехал отец Норы, когда в них врезался молоковоз. Они оба погибли.

Но на этот раз Нора не представляла, что сказать Тео. Он был неразрывно связан с Алариком.

Ее грызло чувство вины. Аларик погиб, защищая ее мать.

Потом вина сменилась гневом. Мать погибла, потому что брат Тео не смог ее защитить.

– Ты не пострадала? – Тео еще никогда не говорил таким формальным тоном.

– Вино было крайне дешевое, – сказала Нора. – Но мне встречалось и похуже.

Тео не отреагировал на шутку. Его взгляд был устремлен вперед, на дорогу.

– Я полночи тебя искал.

Я тебя об этом не просила, хотела было сказать Нора. Но это прозвучало бы глупо. Его никто не просил. Ему приказали.

– Значит, нам обоим нужно отоспаться.

Они направлялись за запад, к пустому пентхаусу на Силвер-стрит. Нора прислонила голову к окну. На сиденье рядом покоилась стопка газет. Ее взгляд вновь упал на фотографию в «Рупоре». Ту, где ее мать лежала в луже крови в переулке.

На глаза у Норы вдруг навернулись слезы. Все из-за выпитого ночью шампанского, убеждала она себя. Мать всегда говорила, что от шампанского женщины в их семье становятся чересчур эмоциональны. А Нора выпила столько, что хватило бы на каждую из них. Она сердито вытерла глаза воротником сорочки. На нем осталось черное пятно, и Нора рассеянно подумала: отойдет ли тушь с шелка? А потом самым краем глаза вдруг что-то заметила.

На фотографии… На шее у матери. Вспышка камеры выхватила что-то яркое – и это была не кровь. Нора схватила газету.

На шее у мамы висело ожерелье. Его было плохо видно, изумрудная цепочка съехала набок. Но это было оно. А на руке – Нора прищурилась – были надеты кольцо и браслет.

Ее сердце заколотилось быстрее. Полиция, не теряя времени, объявила мотивом убийства ограбление. Верити нашли в темном переулке в опасном районе города, с ее тела было похищено все ценное…

Вот только эти украшения, несомненно, были очень ценны. И они остались на теле матери.

ГРАБИТЕЛЬ ПРИЗНАЛСЯ, КОГДА У НЕГО НАШЛИ УКРАДЕННЫЕ ДРАГОЦЕННОСТИ!

ЛУКАС ШУЛЬД СОЗНАЛСЯ В УБИЙСТВЕ ВЕРИТИ ХОЛЬЦФАЛЛЬ!

Вот что писали в газетах.

Нора видела фотографии. Грабитель был закован в наручники, а полицейский демонстрировал на камеру ожерелье и браслет ее матери.

Ожерелье и браслет. Без кольца.

– Тео. – Когда тот не отозвался, она повысила голос: – Тео, тормози.

– Мы посреди улицы, – огрызнулся Тео. На миг они словно вернулись в прошлое и снова стали переругиваться, как брат с сестрой. – Я не могу здесь остановиться, Нора.

– Ладно, не останавливай. Просто не вези домой. – Ее сердце заходилось в бешеном ритме.

– Куда тебя отвезти?

Хороший вопрос.

Ее взгляд упал на подпись под снимком. «Фотограф: А. Вулф».

Ей предстояла охота на А. Вулфа.

Глава 7

Аугуст

Аугуст Вулф пребывал в сознании лишь благодаря четырем чашкам кофе. Около пяти утра он задремал на своей пишущей машинке. Он не спал дома вот уже третью ночь подряд. И два дня не ел ничего горячего. Результатом его усилий был десяток фотографией, двадцать страниц нацарапанных заметок и ноль заголовков.

Он потер глаза, уставшие от работы в полумраке проявочной, и попытался сосредоточиться на висящих перед ним фотографиях.

Сколько бы начальство «Рупора» ни распиналось о справедливом распределении материальных благ, бизнес есть бизнес. Журналистам платили за статьи. У Аугуста не было ничего, кроме снимков Модести Хольцфалль, машущей рукой под афишей фильма. Для любого другого издания подошла бы небольшая подобострастная статейка, но не для «Рупора». Можно было бы написать про браслет Модести, стоимости которого хватило бы, чтобы купить половине города билеты на премьеру. Но невообразимым богатством Хольцфаллей уже никого не удивишь.

Аугуст и без того балансировал на грани.

Не только потому, что все другие сотрудники редакции были лет на пять его старше. А некоторые – и на пятьдесят. В «Рупоре» работали идеалисты. Те, кто хотел изменить мир, рассказав всем о его несправедливости.

Идеалисты… и семнадцатилетки, которых со смехом прогнали с порога всех других редакций за их молодость и неопытность. Не то чтобы Аугуста Вулфа не трогала несправедливость мира – но в первую очередь он хотел улучшить собственную жизнь, а не рассказывать остальным, как тяжело им приходится.

Он раздраженно вздохнул и склонился над фотографиями, разложенными на столе в проявочной. Подтяжки впились в его узкие плечи.

– В этой газете так мало сотрудников, что ты работаешь сразу над двумя сюжетами: про фильм и про жестокое убийство? – Голос застал Аугуста врасплох. Подняв голову, он увидел в дверном проеме Труди, одну из новеньких секретарш. Яркий свет офисных магимех-лампочек разрезал красный полумрак проявочной.

Труди, приподняв бровь, рассматривала фотографии Модести, которые все еще сушились на веревке. Что-то в ее поведении насторожило Аугуста, но от усталости он не мог сообразить, что именно.

– Может, и советы для домохозяек тоже пишешь ты? – насмешливо поинтересовалась Труди. – «Как вывести въевшиеся чернильные пятна, если у вас нет денег на отбеливающие чары».

Труди говорила без акцента, наконец осознал Аугуст. Куда-то подевался ее протяжный говор, характерный для приезжих из сельской местности. И она не тараторила, как обычно, словно торопясь договорить, прежде чем ее перебьют.

Она смерила его непривычно проницательным взглядом:

– Это ты А-точка-Вулф?

Труди уж точно знала его имя.

– Я. – Аугуст медленно потянулся к пузырьку с проявляющей кислотой. – Но гораздо интереснее другой вопрос: кто ты? – Его пальцы сомкнулись на пузырьке.

Лже-Труди едва заметно улыбнулась.

– Ах, как грубо с моей стороны. – А потом в мгновение ока на месте Труди возникла другая девушка, вольготно прислонившаяся