Порочные идеалы - Элвин Гамильтон

Аугуст едва не выронил пузырек.

– Мне не хотелось пробиваться сквозь толпу журналистов, чтобы с тобой поговорить, так что я сбежала от своего рыцаря и позаимствовала волосок у секретарши. Думаю, она его не хватится. – Онора дотронулась до маленького медальона на шее.

Чары иллюзии, понял Аугуст. Достаточно скормить медальону волосок, чтобы принять облик того, кому он принадлежал.

Онора Хольцфалль на миг опустила темные пронзительные глаза:

– Так ты выплеснешь кислоту мне в лицо или нет?

Аугуст сообразил, что по-прежнему сжимает пузырек, и торопливо поставил его на стол.

Он никогда не понимал, чего такого особенного в Оноре Хольцфалль. Очередная богачка в городе, где богачей было как грязи. Но прежде ему не доводилось стоять с ней наедине в проявочной. Нужно было взять себя в руки.

– Думаю, не стоит. Без смазливого личика ты далеко не уйдешь.

В ответ на колкость губы Оноры Хольцфалль растянулись в искренней улыбке. Аугуст не ожидал такой реакции. Впрочем, ей наверняка не раз доводилось слышать подобное. Достаточно было открыть любую газету, чтобы понять: младшее поколение Хольцфаллей – богатые, сногсшибательные дурочки, и не более того.

Может, она просто не поняла, что ее оскорбили.

– Не говоря уже о том, что от кислоты для проявки моя кожа вовсе не слезет с костей. Для этого нужна другая кислота, как у злодеев с закрученными усиками из комиксов и идиотских фильмов, в которых снимается моя кузина. – Онора Хольцфалль смерила его оценивающим взглядом, которого Аугуст никогда не видел на ее соблазнительных снимках в газетах. – А тебе, честно говоря, усы не пойдут.

Ее насмешливый тон взбодрил Аугуста быстрее любого кофе.

– Думаешь, они не добавят мне элегантности?

– В твоем возрасте усы вообще растут?

– Так ты не ожидала, что я буду и молод, и элегантен.

– Печально, что журналист считает «элегантность» синонимом «надоедливости».

– Синоним? Какое сложное слово. Тебе лучше использовать не больше двух слогов за раз. Например, «Устриц!».

– Но двух устриц мне не хватит.

Аугуст чуть было не рассмеялся.

Онора Хольцфалль, похоже, вспомнила, где находится, и положила конец их пикировке так же быстро, как начала ее. Повернувшись, она бросила на стол газету, которую держала в руках. Разложенные фотографии разлетелись во все стороны.

– Раз уж я красива, но безмозгла, объясни мне кое-что.

На столе лежал утренний выпуск «Рупора». Аугуст так мучительно пытался придумать новую статью, что даже не успел его прочесть. На первой полосе красовался сделанный им снимок мертвой Верити Хольцфалль. Рядом – фото кого-то другого. На нем была запечатлена Онора Хольцфалль, такая, какой он привык ее видеть, – подвыпившая и беззаботная. Заголовок тоже принадлежал не ему.

ИЗБАЛОВАННАЯ ОНОРА ХОЛЬЦФАЛЛЬ ЗЛОРАДСТВУЕТ, ПРЕДВКУШАЯ ТРИУМФ

Наверняка это был Вальтер Фойер. Он ненавидел Хольцфаллей.

– Неужели ты пренебрегла утренним мартини, чтобы нас отчитать? Можно подумать, тебя впервые назвали эгоисткой.

Взгляд Оноры стремительно переметнулся к Аугусту и словно поймал его в капкан. Фотографии лгут, подумал он. Эта мысль промелькнула так быстро, что он даже не успел ее отогнать.

– Во-первых, я скорее умру, чем выпью мартини до полудня. Во-вторых, меня удивляет лишь то, что в твоей газете слово «эгоистка» пишут с двумя «эс». – Она указала на первый снимок. – Здесь видны украшения моей матери. Объяснить тебе на пальцах, что в этом странного, или сам догадаешься?

Вот теперь Аугуст заинтересовался.

Он не обратил внимания на украшения, когда делал снимок. Его больше занимал тот факт, что Наследница Хольцфалль мертва и что ему нужно побыстрее скрыться, а не то полиция снова конфискует его камеру. Но, приглядевшись к фотографии в полумраке проявочной, он понял, что Онора права. Шею Верити Хольцфалль охватывало ожерелье из крупных изумрудов. На палец было надето кольцо. А на запястье поблескивал тонкий браслет.

Его сердце забилось быстрее.

– Грабители обычно не бросают на месте преступления драгоценности на миллион заубов.

Онора Хольцфалль хмыкнула:

– На тридцать миллионов – тем более. Они все из чародейской мастерской Розенквитца, знаешь ли.

Розенквитц был самым известным чародеем в городе. Строго говоря, зачаровать можно было любой материал, способный проводить магическую энергию. Для бытовых чар вполне годились олово и латунь. В квартирке Аугуста отопительные чары были наложены на проржавевшую велосипедную спицу. Хотя зимой они с матерью с трудом могли позволить себе ее заряжать. Чары, запечатленные на золоте или серебре, работали намного эффективнее. А лучше всего, конечно, были рубины и сапфиры с Ионийского полуострова, стоившие таких баснословных денег, что покупать их могли только в верхних кругах города. Аугуст, трудись он в поте лица всю жизнь, ни за что не накопил бы даже на шляпную булавку работы Розенквитца. Он едва мог позволить себе обычную шляпу.

Ни один грабитель в здравом уме не прошел бы мимо зачарованных драгоценностей Верити Хольцфалль.

Следовательно, ограбление было фикцией.

Аугуст несколько дней не мог найти хорошей темы для статьи. А теперь она сама заявилась в его проявочную в туфлях стоимостью в его годовую зарплату.

Онора все еще сверлила его мрачным взглядом. Она думала явно не о продажах газеты.

– Я надеюсь, Вулф, что ты сможешь мне объяснить, почему среди сотен снимков, сделанных той ночью, твой – единственный, где моя мать по-прежнему в украшениях.

И тут Аугуст наконец понял, зачем она пришла. Усилием воли он сдержал голос. Не поднял глаз, чтобы она не увидела зарождающуюся злость.

– Мисс Хольцфалль, неужели вы меня в чем-то обвиняете?

– Пока не знаю. – Даже не глядя на нее, он почувствовал, как она обводит его взглядом. – Но, судя по тому, сколько раз залатана эта рубашка, и по твоему месту работы, в краже драгоценностей ты вряд ли замешан.

Несмотря на оскорбление, Аугуст чуть расслабился. Он пять лет бился изо всех сил, чтобы не пойти по стопам отца. Не хватало только угодить за решетку из-за ложных обвинений какой-то богатой девчонки.

– Кроме того, – добавила Онора, – про Лукаса Шульда первым написал «Вестник», а не «Рупор». Нужно быть настоящим идиотом, чтобы сфабриковать ложное обвинение, а потом позволить другой газете, получше, украсть такую сенсацию. Даже безголовая наследница вроде меня такого не допустила бы.

Надо признать, Онора Хольцфалль превзошла все его ожидания. Не то чтобы он когда-либо рассчитывал встретиться с ней лицом к лицу.

– Предлагаю сделку. – Аугуст изо всех сил старался говорить непринужденно. – Я расскажу тебе все, что знаю, а ты проведешь меня на Церемонию Веритас.

Онора побарабанила пальцами по столу.

– Может быть, ограничишься кругленькой суммой в качестве взятки?

– Заманчиво, – соврал Аугуст. – Но мне нужно приглашение.

– Уверен? – уточнила Онора. – Я чудовищно богата, если ты не в курсе.

Он был в курсе. И хорошо помнил, что на кухне у него шаром покати. А в шкафу висит по много раз штопанная одежда. Несомненно, для Оноры Хольцфалль его зарплата была все равно что мелкая разменная монета. И он знал, что будет презирать себя, если поступится принципами.

Сфабрикованное ограбление Верити Хольцфалль – эта история могла изменить всю карьеру Аугуста. Такие сенсации встречались лишь раз в жизни. Десять лет назад один журналист из «Вестника» раскопал историю о том, что Альбертина фон Хофф инсценировала похищение собственного ребенка, чтобы выманить деньги у прижимистого отца. Теперь этот журналист возглавлял «Вестник». Осветив историю Верити, Аугуст смог бы найти нормальную работу в респектабельной газете. С карьерными перспективами и приличной зарплатой. Но до этого времени еще надо было дожить. А попав на Церемонию Веритас, он сможет написать отличную статью.

– Ничем не могу помочь. – Аугуст пожал плечами.

Они оба знали, что он просит о многом. На церемонию передачи древнего топора Хольцфаллей в руки хульдрекалла приглашали лишь избранных журналистов. Тех, кто охотно восхищался платьями и декором, наслаждался коктейлями и публиковал миленькие статейки о сохранении славных традиций. В «Рупоре» такие журналисты не работали.

– У тебя есть смокинг? – вздохнула Онора Хольцфалль.

– О, ну конечно. Каждые выходные надеваю его,