Не тот год III - Михаил Владимирович Баковец

Я самым первым вскочил на ноги, опередив всю финско-офицерскую братию. И поймал на себе взгляд рядового, стоявшего на посту у входной двери. В отличие от всех нас на лестнице он не упал, а устоял, прислонившись к стене во время мощного сотрясения дома после взрыва.

Он смотрел только на меня, пуча серые глаза. Наверное, пытался найти для себя аргументированное объяснение, как в толпе высших офицеров вдруг появился неизвестный в маскхалате и с русской винтовкой за спиной, потому как СВТ у финнов не было. За то время, что мы находились с Панкратовым во вражеском тылу, мне на глаза попадались лишь финские «мосинки», суоми и совсем крошечное количество английских и немецких винтовок. Ну, и пулемёты. «Максимы» и опять же английские модели, сохранившиеся, полагаю, со времён Зимней Кампании.

В тот момент, когда я собрался выхватить из-под маскировочной одежды наган и пристрелить излишне внимательного финна, на улице прозвучала череда мощнейших взрывов. На голову полетели остатки белёной штукатурки, где-то что-то тяжёлое упало, остатки стекол покинули оконные рамы, а где-то из оконных проёмов даже вылетели решётки, судя по металлическому грохоту. На стене слева от меня с треском лопнули кирпичи, и появилась трещина в несколько сантиметров шириной, сквозь которую я увидел кусочек заснеженной улицы. Я машинально съёжился и прикрыл голову левой рукой, а правой полез под маскировочную накидку за револьвером. Солдат, как и я, на несколько секунд забыл обо всём, а потом… его снесло дверью, возле которой он стоял. В первый миг я решил было, что это прилетел снаряд из подорванного эшелона. Но потом рассмотрел колесную пару от вагона. Чудовищная мощь взрыва разорвала вагон или паровоз в клочья и разбросала на многие сотни метров вокруг многотонные стальные детали.

«Чёрт, Сашка!», — мысленно охнул я, представив всё то, что сейчас творится снаружи. Разлетающимся осколкам и деталям эшелонам плевать на невидимость, а защитного оберега у напарника не было. Создавая волшебные побрякушки, я решил сэкономить и сделать упор на скрытности, которая, как полагал, будет эффективнее и полезнее. Кто же знал, что перед началом нашей диверсии сюда припрётся Маннергейм с инспекцией!

Но тут над головой затрещал потолок, на который обвалилась крыша и перекрытия второго этажа. Решив на время отодвинуть беспокойство о Панкратове в дальний угол, я подхватил с пола Маннергейма и рванул с ним на улицу сквозь зияющую дыру, образовавшуюся на месте входной двери.

Фельдмаршал что-то пытался сказать мне на своём родном языке и вяло трепыхался. Кажется, подчиняющий заговор слетел с него одновременно с заговором невидимости, но до конца пожилой мужчина ещё в себя не пришёл и потому особых проблем не доставлял. Перед тем как покинуть полуразваленное здание, я вытащил из подсумка заговорённую финскую гранату, скрутил колпачок и дёрнул за пуговицу на короткой матерчатой ленте, активируя запал. После чего снаряд полетел внутрь в сторону лестницы, где возились оглушённые взрывами финские офицеры. Они всё ещё не пришли в себя до конца и не заметили, что их ряды поредели. Взрыв растворился в серии мощных подрывов на станции. И сразу после этого тишина и покой надолго покинули станцию. С этой секунды взрывалось всё и везде. Стальные пары, двутавры, швеллера, трубы и бог знает что ещё в виде бесформенных и перекрученных конструкций летало по воздуху, словно пакеты из «пятёрочки» с ближайшей мусорки во время урагана.

Я с пленником укрывался за зданиями, постепенно удаляясь от станции. Сразу после того как оказался на улице я активировал очередной заговор отвода внимания. Финн, находясь в поле действия чар, был похож на зомби и шёл туда, куда я его тянул, не пытаясь сопротивляться и возмущаться.

Ждать Панкратова у здания, где коротал время Маннергейм, ожидания завершения ремонта, я не стал. И опасно, и народу в том месте появилось слишком много и слишком быстро. У нас имелись ещё две точки встречи в окружающем лесу на подобный случай, если вдруг по каким-то обстоятельствам разделимся. Вот на одну из них, на самую ближайшую, я сейчас и торопился.

В какой-то момент местность вдруг резко изменилась. Лес раздался в стороны, открыв моим глазам огромную и идеально круглую поляну, которую накрывал купол кроны дуба. И какой это был дуб! Настоящий патриарх. Увидь его Лев Толстой, испытал бы оргазм, не иначе! Только одному этому дереву уделил бы не меньше полноценного тома. Однозначно!

— Это ещё что за шутки? — пробормотал я себе под нос и машинально перехватил оружие, готовясь открыть огонь в любой миг, если почувствую угрозу.

Мой спутник стоял столбом, никак не реагируя на окружающий мир. Последний, к слову сказать, словно замер. Ни единой веточки не колебалось от ветра. Не мелькали птахи в голых кронах. Не падали серебристые крупинки инея или щепотки снега с сучьев.

Недалеко от дуба горел широкий костёр. Костровище окружали крупные камни со сглаженными водой боками. Бездымное пламя горело ровно, красиво, будто нарисованное опытнейшим мастером по компьютерным эффектам для фильма с бюджетом с Эверест.

Я хотел шагнуть назад и не смог. Казалось, что тело мгновенно застывало, стоило из мозга в мышцы уйти команде на отступление. Оставалось идти вперёд. А вот тут никаких проблем не возникло.

Стоило пройти пяток метров, как разум подкинул новую загадку в виде отсутствия малейших следов на поляне. А ведь кто-то должен следить за костром. Дрова — это вам не газовая конфорка, подключённая к магистрали. Два-три часа жара, а затем всё — нужно кидать новую охапку топлива.

— Ну, и где все? Что за шутки? — повторил я, повысив голос, постаравшись, чтобы фраза прозвучала грозно.

В ответ тишина. Только в костре стрельнули головешки, и вылетели несколько искр. Я дошагал до него и остановился в метре от ограждающих пламя булыжников. Здесь я ощущал исходящее от него очень приятное тепло, в котором хотелось раствориться. Одновременно ощущал прилив энергии, толкающий на действия, и негу, которой хотелось поддаться, опуститься сначала на колени перед костром, а затем лечь, сомкнуть глаза и отдаться вечности. Вот только последний путь был не мой. Интуитивно я тянулся к той части тепла, что толкала на поступки, шептала «дерзай, ты можешь всё, поверни мир вспять!». Наверное, нечто подобное почувствовал Илья Муромец после второго ковшика воды, выпитого из рук калик перехожих. Нега пропала. Осталось только желание действия и… азарт, что ли. Причём наплевательского типа. В виде: «я сейчас такого натворю и плевать на всё и всех!». Едва я только это осознал, как почувствовал ледяные мурашки под