Пересмешник на рассвете. Книга 2 - Дмитрий Геннадьевич Колодан

Раймон посмотрел на Клару, на Флипа, на всех остальных и спросил с дрожащей надеждой в голосе:

– Он ведь проснется, да? Все же просыпаются…

Но никто ему не ответил, и искать уборную никто, похоже, не собирался, даже сам Раймон.

Клара встала и развернулась к стене лиан, сжимая и разжимая кулаки, как если бы готовилась кинуться в драку. Сейчас лицо ее было бледнее, чем у покойника, плотно сжатые губы вытянулись в ниточку, а в глазах все сильнее и яростнее разгоралось пламя. И, глядя на девушку, Флип напрягся. Неважно, что она задумала, сейчас он готов был пойти за ней хоть в адское пекло. А далеко идти и не потребуется: полдюжины шагов, не больше.

Флип очень сильно сомневался, что у этих растений имеются хотя бы зачатки разума. У них не было ни глаз, ни других понятных ему органов чувств. И тем не менее жуткие цветы что-то почувствовали. Стена вдруг выгнулась назад, одна за другой по ней прокатились волны – сверху вниз и в обратную сторону, толстые стебли задрожали, как нити паутины, в которой бьется пойманная муха. Белые соцветия разворачивались в сторону Клары, и в тот момент Флип и представить себе не мог более жуткой картины. Среди его друзей часто как шутка повторялась расхожая фраза, что, если долго всматриваться в бездну, в конце концов бездна начнет смотреть на тебя. Но впервые в жизни он на собственной шкуре ощутил, каково это, когда на тебя глядит нечто такое, чью природу человеческим умом не понять и не постичь. И от этого взгляда, который, по сути, был даже не взглядом, а чем-то еще, его замутило. Флипу казалось, что он задыхается, желудок сжался, ладони и загривок покрылись липким потом…

Тереза Аркана с пепельно-серым лицом шагнула вперед и встала за спиной у Клары; у предводительницы анархистов дергался левый глаз, и, сама того не замечая, она непрерывно чесала ладони. Сильвия левой рукой тянул себя за бороду, а правой вцепился в плечо Хавьера, да так, что тот скривился от боли, но при этом не пытался освободиться.

– Оно знает, что ты здесь, – негромко сказала Тереза.

Клара вздрогнула.

– Кто знает?

Предводительница анархистов повела плечами.

– Понятия не имею и знать не хочу. Но оно тебя ждет. Там.

Она кивком указала на живую стену, и, словно в подтверждение ее словам, все цветы как один затряслись. Лианы на мгновение замерли, а затем задвигались быстрее, затягиваясь в сложные, причудливые и совершенно безумные узлы.

– Кхе-кхе… – раздалось за спиной вежливое покашливание, здесь и сейчас неуместное настолько, что Флип вздрогнул. И вздрогнул еще раз, когда, обернувшись, увидел виноватую улыбку.

Вторник стоял у дверного косяка и пальцем поправлял на носу очки.

– Прошу прощения, если порчу торжественную героическую сцену, – сказал он. – Но у меня есть один небольшой вопрос…

– Вопрос?!

– Просто маленькое уточнение, – сказал Вторник. – А что мы собираемся делать?

– Что… – начал Флип и замолчал. Посмотрел с надеждой на Клару, но та так ничего и не ответила.

А стена из лиан, словно почувствовав общее замешательство, выгнулась вперед. Узлы из стеблей затянулись еще туже, и послышался скрип, с каким трутся друг о друга резиновые шланги.

Вторник прочистил горло.

– На самом деле, – сказал он с извиняющимися нотками в голосе, – могу я внести предложение?

И, не дожидаясь ответа, продолжил:

– Просто пока мы сюда шли, я приметил пожарный щит. Может, стоит позаимствовать оттуда топор?

Флип так и не понял, то ли это было какое-то утонченное издевательство, то ли этот Вторник действительно жил в особом мире, недоступном пониманию обычных людей. В мире, в котором все происходящее вокруг него не более чем спектакль, а он сам – его единственный зритель, лишь изредка позволяющий себе реплики из зала. То, что Тереза Аркана не заорала на него и не обложила благим матом за то, что он до сих пор молчал, свидетельствовало в пользу второй версии.

– Топор? – Предводительница анархистов хмыкнула. – А что? Отличная идея. Топор, как известно, лучшее средство от сорняков.

– Вот и мой прадед так говорил. – улыбнулся Сильвия. – Ну, который по отцовской линии.

Глава 97

И все-таки он выбрался. Это было невозможно. Лайонель Киршоу уже и не надеялся, что это случится, и давно распрощался со своей бестолковой жизнью. Он даже перестал бояться: животный страх, терзавший душу, оставил его точно так же, как много раньше его оставили вера, надежда и воля к жизни. Все утратило смысл. Киршоу казалось, будто он превратился в бездушный автомат, только и способный, что передвигать ноги. Пьер Бреши, гори он в аду, наверняка бы одобрил подобную метаморфозу.

В сомнамбулическом состоянии Киршоу бродил по коридорам и палатам клиники «Аврора», открывал непонятные двери, спускался и поднимался по неведомым лестницам, нисколько не стремясь куда-либо попасть, а только потому, что они оказывались у него на пути. Это было тупое, лишенное всякого смысла и цели движение живого мертвеца. Если он встречал Президентов, то не пытался сбежать или спрятаться. В этом не было смысла. Но, как ни странно, никто не пытался на него напасть. Президенты в упор его не замечали. Дошло до того, что, когда он столкнулся с одним из них в узких дверях, они долго толкались и пихались, неспособные разойтись, как две угольные баржи, застрявшие в узком канале. И эта ситуация, сама по себе жуткая и нелепая, нисколько его не удивила. Она вообще не вызвала у Киршоу никаких эмоций, даже досады на то, что из-за жабомордого толстяка он не может двигаться дальше. В итоге они разошлись, но и по этому поводу Киршоу не почувствовал ни радости, ни облегчения.

А в какой-то момент политик поймал себя на том, что вслед за Президентами начал механически бубнить:

– Цветение и Порка… Порка есть единственный путь к Цветению, только через Порку…

И говорил он это вовсе не потому, что пытался таким образом замаскироваться. Вряд ли это был какой-то пароль или секретный язык. Нет. Но так действительно оказалось легче. В этих словах не было смысла, но они, как некая гипнотическая мантра, изгоняли из головы прочие мысли, а именно это Киршоу и было нужнее всего: не думать ни о чем.

Но все-таки он выбрался. Все его оставили, все его бросили… Но только не святой Лион