Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

м.

Глава 47

Поход в магазин

* * *

Мирослав застегивал пальто, стоя перед дверью общежития. Холодный осенний воздух мгновенно охватил его, как только он переступил порог. Время — поздний вечер. Туманная осень. Ветер проникал сквозь ткань пальто, приносив с собой запах свежего дождя и увядших листьев. Он чувствовал странное смешение тревоги и решимости. Этот шаг был необходим, он знал это. Он должен был выйти в этот мир, поглощённый чем-то незнакомым, не своим.

Улица покрыта мокрыми листьями. Дома старые, и их унылая архитектура словно смотрела на него сквозь призму времени. Прохожие спешат по своим делам, их шаги сливаются с едва слышимыми разговорами, но для него это — чужое. Он — всего лишь тень. Тень времени, которое ему не принадлежит. Звук его шагов глухо эхом отдается на морозном тротуаре. Лица прохожих размыты в своей бесцельности, в их неясности. Все здесь, в этом времени, представляются чуждыми, даже сами его шаги, как будто он больше не может осознать, куда направляется.

«Когда я ходил по этим улицам в своём времени, всё было совсем иначе», — думает Мирослав, чувствуя, как мрак городской улицы поглощает его.

Всё кажется таким чуждым, как будто это не его мир. Этот холод, эти лица, эти запахи. Всё чуждо. И, возможно, даже он сам — чужой. Сколько раз он задавал себе этот вопрос: как я оказался здесь, в этом времени, с этими людьми?

Он знает, что не принадлежит этому времени. Но в то же время осознаёт, что если он не сделает этот шаг сейчас, если не выйдет, не попробует сдвинуть с места свою жизнь, он останется здесь навсегда, между мирами. Мир, в который он попал, напоминает его собственный, но при этом не имеет никаких связующих нитей. Он не может стать частью этого, как не может стать частью этого времени. Но что ему остаётся делать?

Мирослав делает шаги, не задумываясь, куда они ведут. Он ощущает, как инстинктивно избегает взгляда прохожих, как тело само подстраивается под тяжесть времени. Он — омега. В этом обществе его место не столь очевидно, как у альф. Даже несмотря на то, что он здесь, в теле, которое не может полностью принять свою роль, его душа остаётся на границе между мирами, между ролями, которые ему не даны, но которые от него требуют. Место омеги в этом мире — это не место силы, это место подчинения. Он не может себя вернуть в тот мир, который был ему знаком.

Но теперь, что он будет делать? Поставит ли он на весы свою судьбу и шагнёт в этот мир, который с каждым шагом становится для него всё более чуждым? Мир, в котором ему не хватало ни того, что он потерял, ни того, что ему предстоит обрести? Мир, где его роль больше не определена, а каждый шаг обостряет его одиночество. Одиночество в толпе. И, несмотря на эту тяжесть, он продолжает идти, не зная, куда.

Магазин встретил его тишиной, наполненной отголосками чужих голосов, шелестом шагов по старому деревянному полу, едва уловимым запахом муки, кислого молока и чего-то ещё — возможно, сырости, осени, неизменного времени. Он остановился на пороге, позволяя глазам привыкнуть к тусклому свету, пробивающемуся сквозь мутное стекло окон. За прилавком стоял омега — невысокий, с сухими чертами лица, в фартуке, который когда-то был белым, но теперь обрёл невыразимый сероватый оттенок повседневности. Он бросил короткий взгляд на Мирослава, но ничего не сказал — здесь не задавали вопросов, если ты сам их не задавал.

Мирослав сделал шаг внутрь, ощущая, как скрип досок под ногами будто подчёркивает его чужеродность. На полках вдоль стены стояли ряды одинаковых банок — консервы, вероятно, с чем-то наподобие тушёнки или рыбы, этикетки поблёкли, но товар, казалось, оставался неизменным. Дальше — овощи, не слишком привлекательные, слегка увядшие, но всё ещё пригодные в пищу. А вот и молоко, расставленное в тяжёлых стеклянных бутылках, в которых свет отражался мутными бликами. И, наконец, хлеб.

Он задержался перед прилавком, опустив взгляд на буханки серого хлеба. Они выглядели плотными, грубыми, с тёмной коркой, которая, казалось, могла бы хрустнуть, если её разломить, но внутри он наверняка будет тяжёлым, влажным, с чуть кисловатым запахом ржаной муки. Мирославу не нужно было пробовать, чтобы это понять — он уже знал.

Он протянул руку, но в последний момент остановился, словно осознав, что в этом времени никто не берёт товары сам. Здесь всё выдавали, здесь ждали, пока продавец достанет нужное, заворачивая его в серую бумагу, безликую, как сами товары.

«Хлеб… Он такой простой. Такой незначительный. Не как в моём времени. Но мне нужно привыкнуть. Я не могу выбрать что-то лучшее. Это и есть жизнь здесь. Это не просто еда, это часть их жизни. И моя теперь тоже».

Он слегка кивнул продавцу, делая выбор, который в другом времени был бы бессознательным жестом, а здесь — осмысленным решением.

Продавец, пожилой омега с худощавым лицом и усталыми глазами, которые, кажется, уже давно видели слишком много одинаковых дней, чуть наклонился вперёд. Его фартук был завязан крепким узлом, на рукавах засохли следы муки, а в движениях сквозило что-то лениво-отработанное — не спешка, но и не замедленность, а просто привычка существовать в этом ритме, в этом мире, где ничего не менялось уже десятилетиями. Он слегка приподнял бровь, задавая вопрос не столько из вежливости, сколько по долгу службы, по тем незыблемым правилам, которые устанавливались здесь не словами, а самой тканью реальности.

— Возьмёте что-то ещё, молодой человек? — голос был негромкий, чуть с хрипотцой, будто натёртый временем, как старый деревянный прилавок.

Мирослав поднял взгляд, но словно не сразу смог сфокусироваться. В глазах продавца не было ожидания, не было даже особого интереса — только вежливость, ставшая ритуалом.

Хлеб в серой бумаге лежал перед ним, и этого вроде бы было достаточно. Но молоко.

Его взгляд скользнул по прилавку и остановился на стеклянных бутылках, выстроившихся в ряд. Свет лампы скользил по их округлым бокам, по белесой жидкости внутри, по крышкам, которые выглядели так, словно их было бы трудно открыть, если пальцы дрожат.

— Да, молоко, пожалуйста, — голос его прозвучал ровно, но внутри было странное чувство — будто в этом простом выборе, в этих словах заключалось