Внедроман. Полная версия - Алексей Небоходов

class="p1">Михаил сел на край одного из сидений, вытянул ноги и слегка прикрыл глаза, погружаясь в атмосферу будущей сцены. В его сознании всплывали детали сценария: случайный толчок вагона, слетевшая на пол газета, взгляд, случайно встретившийся с незнакомой женщиной напротив, первая фраза, произнесённая с лёгким смущением и улыбкой. Он чувствовал, как внутренне готовится, примеряя на себя не просто образ, но целую жизнь, которую придётся прожить перед камерой.

Издалека донёсся спокойный голос Алексея. Сегодня он руководил съёмочным процессом, выступая режиссёром эпизода, и сейчас объяснял операторам последние тонкости кадра. Его голос звучал уверенно, ясно, без малейшего намёка на нервозность или сомнения.

– Значит так, камера сначала берёт общий план, затем медленно приближается к Михаилу. Нам важно передать то внутреннее напряжение, которое возникает между героями ещё до первой фразы. Потом поворачиваемся на Сильвию, – он сделал небольшую паузу, чтобы убедиться, что его слушают внимательно, – и удерживаем взглядом её лицо пару секунд дольше, чем обычно. Так мы покажем зрителю, что эти двое – не просто случайные попутчики.

Операторы согласно закивали – кто-то быстро записал в блокнот технические пометки. Михаил открыл глаза и поднял голову, чувствуя, что Алексей направился к нему.

Тот подошёл, остановился рядом и, чуть наклонившись, негромко сказал:

– Ну что, старик, ты готов снова испытать актёрскую судьбу?

Михаил едва заметно улыбнулся, повернув голову в его сторону:

– Я столько раз уже снимался в собственных фильмах, что, казалось бы, должен привыкнуть. Но каждый раз внутри будто впервые. Одно дело – командовать из-за камеры, совсем другое – смотреть в объектив, зная, что от тебя ждут чего-то большего, чем просто текст.

– Ты справишься, – уверенно ответил Алексей. – Ты же знаешь этот материал изнутри. Гоша – это ты. Не нужно играть, просто проживи его.

– Главное, чтобы партнёрша не подвела, – усмехнулся Михаил, склонив голову набок.

– За это можешь не переживать, – серьёзно сказал Алексей. – Сильвия – профессионал с редким чутьём. К тому же, вы с ней смотритесь вместе… как будто так и должно быть. Так что не суетись, всё будет отлично.

Разговор прервала ассистентка режиссёра, подошедшая и тихо объявившая, что всё готово к съёмке. Михаил поднялся со своего места, расправил плечи, ощущая лёгкую дрожь волнения, смешанную с приятной уверенностью.

Алексей сделал шаг назад, бросил взгляд на Сильвию, которая уже заняла своё место напротив Михаила, и негромко скомандовал:

– Внимание всем, приготовились! Камера готова?

Ответ прозвучал почти мгновенно:

– Готова!

Михаил почувствовал, как в нём нарастает странное ощущение предвкушения, смешанного с лёгким, приятным напряжением. Это было знакомое чувство, будто он вновь шагнул в реку, давно забытую, но всё ещё родную и живую.

Алексей поднял руку и, выдержав короткую паузу, произнёс:

– Тишина на площадке! Начали запись! Мотор!

Прошло двадцать лет. Электричка раскачивалась на стыках рельсов с привычным ритмом, который московские пассажиры чувствовали позвоночником. Двадцать лет пролетели как один долгий рабочий день, превратив молодую наладчицу Катю в Екатерину Ивановну – директора того самого завода, где она когда-то ласкала одинокие станки. Строгий костюм из югославского трикотажа сидел на ней безупречно, волосы были уложены в причёску, достойную партийного собрания. Только глаза остались прежними – с той же искоркой тайного знания о душах механизмов.

Напротив неё сидел мужчина в свитере крупной вязки, читающий «Литературную газету». Михаил в роли Гоши выглядел интеллигентным работягой – из тех, кто днём варит сталь, а вечером читает Бродского в самиздате. Седина тронула виски, но плечи оставались широкими, руки – сильными.

Их взгляды встретились случайно, когда поезд особенно сильно качнуло на повороте. Газета выпала из рук Гоши, и он наклонился поднять её одновременно с Катериной.

– Простите, – сказал он, и в голосе слышалась не московская мягкость.

– Ничего страшного, – ответила она, подавая газету.

Разговор завязался сам собой – о погоде, о вечных ремонтах на железной дороге, о том, что электрички теперь ходят реже. Гоша оказался слесарем в НИИ.

– А вы? – спросил он, явно очарованный её уверенной манерой держаться.

– Работаю на заводе, – уклончиво ответила Катерина, не уточняя свою должность.

Когда подъезжали к Москве, она неожиданно для себя сказала:

– Хотите чаю? Я живу недалеко.

Квартира в ведомственном доме поражала простором – три комнаты, высокие потолки, окна на тихий двор. Гоша озирался с плохо скрываемым изумлением.

– Хорошая квартира для заводской работницы, – заметил он.

– Повезло с ордером, – пожала плечами Катерина, снимая пальто.

Из дальней комнаты донеслась музыка – кто-то слушал магнитофонные записи Бони М. Катерина нахмурилась.

– Александра! – позвала она. – Выключи и иди сюда!

Музыка стихла, и в коридор вышла девушка лет двадцати. Елена в роли Александры была воплощением позднесоветской красоты – длинные ноги в джинсах-варёнках, облегающий свитер, волосы с химической завивкой. В чертах угадывалось материнское сходство, но где у Катерины была сдержанность, у дочери сквозил вызов.

– Мам, я не знала, что ты с гостем, – сказала она, разглядывая Гошу с нескрываемым интересом.

– Это Георгий… простите, не спросила фамилию.

– Петров, – представился Гоша, протягивая руку Александре. – Очень приятно.

Девушка пожала руку, задержав её в своей чуть дольше необходимого.

– Пойду в свою комнату, – сказала она с лёгкой улыбкой. – Не буду мешать.

Катерина проводила Гошу в гостиную, где на стене висел ковёр с оленями, а в серванте поблёскивал чешский хрусталь. Она достала коньяк – тот самый армянский, который когда-то пили на вечеринках у мнимого профессора.

– За знакомство, – предложил тост Гоша.

Они выпили, закусили лимоном. Разговор тёк неспешно – о работе, о книгах, о том, как изменилась Москва. С каждой рюмкой дистанция сокращалась. Катерина расстегнула верхнюю пуговицу блузки, Гоша снял свитер, оставшись в рубашке.

– Покажете квартиру? – спросил он, и в вопросе слышался подтекст.

Она провела его по комнатам, остановившись у своей спальни. Кровать с никелированными спинками, трюмо с флаконами духов, фотографии в рамках – обычный быт одинокой женщины.

– Муж? – спросил Гоша, указывая на фото мужчины в военной форме.

– Мужа нет.

Они стояли близко, слишком близко. Гоша протянул руку, коснулся её щеки. Катерина не отстранилась.

Поцелуй был неизбежен как весенний паводок. Сначала осторожный, потом всё более настойчивый. Руки Гоши скользили по её спине, находя молнию платья. Катерина расстёгивала пуговицы его рубашки, чувствуя под пальцами жёсткие волосы на груди.

Они двигались к кровати, сбрасывая одежду. Гоша оказался крепким, жилистым, с руками рабочего человека. Катерина сохранила стройность, только грудь стала полнее, бёдра – женственнее.

Когда он уложил её на кровать и склонился сверху, она почувствовала знакомое напряжение – не механическое, как со станками, но тоже требующее разрядки. Гоша целовал её шею, грудь, живот, спускаясь