Системный Кузнец. Трилогия - Ярослав Мечников

Последние слова произнёс с такой сложной интонацией, какой у него ещё никогда не слышал — в ней, казалось, смешалось всё: застарелая ненависть к отцу-сопернику, чёрная зависть к его удаче, безграничная и безответная любовь к Лире, жгучая вина за то, что не смог помочь, и стыд за собственную слабость.

В этот момент густой тишины, когда, казалось, были сказаны все самые важные слова, в дверь с силой ударили.

— Именем барона фон Штейна! Кузнец Гуннар, сын Боргара, выходи! — раздался снаружи низкий рёв. — Приказ барона!

Это говорил не капитан Родерик, голос был другим — грубым, нетерпеливым, полным злобной силы. Реальность врывалась, не спрашивая разрешения.

Старик сидел почти не шевелясь, но его взгляд стал тяжёлым.

— Инструмент заберу самый необходимый, — сказал уставшим и безжизненным голосом, будто из него разом высосали все эмоции. — Дом тебе оставляю — можешь жить. Только не спали, он мне ещё от отца достался. — Сделал паузу, взгляд стал ещё твёрже. — И ещё — это не в дар, а в пользование. В Оплот я вернусь — здесь и помру. Родина, как-никак.

Затем с усилием, будто каждый сустав был наполнен свинцом, поднялся и поплёлся к выходу из дома, даже не взглянув в мою сторону.

А я стоял и молча проклинал себя за то, что затронул дурацкую тему. Хотелось надавать себе по голове за эту мальчишескую наглость, снова хотел извиниться, но не стал — времени уже не было.

Дверь распахнулась, и я развернулся.

В дверном проёме, почти полностью его заслоняя, стояли три фигуры: впереди — огромный бородатый воин из отряда Грифонов, за ним маячили ещё двое, держа под уздцы трёх мощных коней.

Кузнец стоял в проходе, не двигаясь. Два гиганта — один уставший и сломленный, другой полный агрессивной силы — смотрели друг на друга.

— Кузнец Гуннар, — пророкотал бородатый воин. — Приказ капитана. Через час отряд выступает. Тебе велено взять личный инструмент, самый ценный. Сейчас подгонят телегу к твоей мастерской, погрузишь всё, что считаешь нужным. Чтобы через двадцать минут всё было готово, понял? Без глупостей, старик.

Воин говорил медленно, разъясняя, как тупому ребёнку. Гуннар, к удивлению, не взорвался, лишь спокойно прервал его:

— Полчаса.

Бородач нахмурился.

— Что ты сказал?

— Полчаса, — повторил кузнец ровным голосом, глядя воину в глаза. — Мне нужно полчаса, чтобы собрать то, что принадлежит мне и передать дела. Через полчаса я буду готов.

В воздухе повисло напряжение. Бородач сверлил Гуннара тяжёлым взглядом, решая, как отреагировать на эту дерзость и, наконец, криво усмехнулся.

— Ладно, старик. Полчаса, но ни минутой больше.

Гуннар с натужным скрипом закрыл тяжёлую дверь прямо перед носом Грифона, а затем медленно повернулся ко мне. И я увидел то, чего, казалось, не могло быть: в усталых глазах появилась мягкая улыбка — не просто усмешка, а искренняя доброта. Видеть такое в этом ожесточившемся человеке было чем-то из разряда невозможного.

Мастер выпрямился, высоко подняв лохматую голову, и плечи расправились.

— Ну что, щенок… готов принимать кузню? — улыбка расползлась по толстому и бородатому лицу. Мужик увидел растерянность и тут же добавил: — Не обижайся за щенка! Это на прощание.

И кузнец засмеялся громко и раскатисто.

— Что бы ты там ни говорил, а ты всё-таки ещё щенок, Кай.

Я тоже улыбнулся, не чувствуя ни капли обиды.

— Вот только когда вернусь… — Гуннар стал серьёзным, а взгляд его глубоким. — Щенком ты уже не будешь. Эта зима… эта деревня… они тебя закалят. Поверь мне, опыт своё дело сделает. Станешь мужчиной и мастером.

Кивнул, будто ставя точку в пророчестве.

— Пошли в твою мастерскую.

Последние слова мастер произнёс с особым нажимом. Не «в нашу» и не «в мою», а «в твою». Гуннар передавал не просто стены и инструменты — он передавал мне дело всей своей жизни.

Глава 23

Практически вся деревня вышла на центральную улицу, чтобы проводить своих. Под моросящим дождём выстроился живой коридор.

Впереди, во главе колонны, ехал капитан Родерик со своим знаменосцем, а за ними, под конвоем «Каменных Грифонов», брела колонна обречённых — половина ополчения, а также лучшие мужчины деревни в простой крестьянской одежде. Шли с опущенными головами, как преступники, ведомые на плаху.

Следом, скрипя и чавкая по грязи, ехали реквизированные телеги, гружёные ремесленным скарбом. На них было свалено всё самое ценное: наковальни, завёрнутые в мешковину, связки молотов и клещей, тяжёлые ящики с инструментом. Рядом с поклажей, хмурые и молчаливые, шли сами мастера. Видел братьев-оружейников, один из которых придерживал перевязанную руку, и Гуннара — старик шёл прямо, не глядя по сторонам.

Тишину нарушал только плач — маленькие дети бежали за колонной, выкрикивая «Папа! Папа!», пока их не оттаскивали матери. Женщины стояли вдоль дороги, беззвучно плача и утирая слёзы краем платка. Но были и те, кто переносил всё со стоической гордостью — стояли прямо, и лишь шёпот выдавал боль — может быть, люди молились духам предков и леса, прося позаботиться об уходящих мужчинах и сохранить Оплот в их отсутствие.

Все понимали, что сегодня деревня лишилась щита и кулака, и теперь ей придётся несладко, а мужчинам, которых забирали, неизвестно, сколько осталось жить.

— Охотники должны разобраться с этой напастью! — вдруг раздался из толпы злой голос. — Вот на ком вся ноша! И где они⁈

— Да разберутся, не язви, — устало ответил кто-то. — Вот соберутся все вместе, отправятся в горы. Увидишь — не пройдёт и двух недель, как этой беде конец придёт — Йорн не посрамит своего рода.

Холодный ветер гонял по земле пожухлую листву. С некоторых соломенных крыш тянулся едва заметный дымок от утренних очагов, но завтрак, казалось, никому не пошёл впрок. Настроение в деревне было упадническим.

Я стоял у порога теперь уже моей кузни и с тяжёлым сердцем смотрел на эту картину. Гуннар шёл рядом со своей телегой и ни разу не обернулся. Массивное тело ступало грузно, а взгляд устремлён вперёд, в серую даль. Что ждёт старика в замке барона? Справится ли? Не сломается и не запьёт ли снова, оставшись один? К этому ворчливому мужику успел по-человечески прикипеть, и было горько вот так прощаться.

Но чувствовал и другое — облегчение и свободу, ведь теперь могу больше не скрываться и делать так, как считаю нужным сам. Главное — не забывать: ни кузня, ни дом, в котором старик разрешил жить, не были моими по-настоящему. Нужно следить за оставленным наследством и думать, что