Бледный король - Дэвид Фостер Уоллес

Рэнд мужчины отсека теряют естественность. Так, они либо нервничают и смущенно замолкают, словно участвуют в игре, где внезапно ужасно выросли ставки, либо, наоборот, становятся громче и разговорно доминирующими, рассказывают великое множество анекдотов и в целом подчеркивают свою естественность, хотя перед тем, как пришла Мередит Рэнд, выдвинула стул и присоединилась к компании, среди них не чувствовались особая нарочитость или даже неестественность. Инспекторши, в свою очередь, тоже реагируют на эти перемены по-разному: одни отстраняются и становятся визуально меньше (как Энид Уэлч и Рэйчел Робби Таун), другие относятся к эффекту Мередит Рэнд на мужчин с некой мрачной иронией, а третьи склонны к прищурам, враждебным вздохам или даже подчеркнутым уходам (см. Харриет Канделарию). Кое-кто из мужчин-инспекторов ко второму раунду кувшинов пива откровенно выступает для Мередит Рэнд – даже если костяк представления составляют сложные попытки показать, что они не выступают для Мередит Рэнд и даже особо не замечают ее за столом. Особенно Боб Маккензи чуть ли не впадает в исступление, адресуя почти каждый комментарий или шутку ее соседям слева или справа, но никогда не обращаясь к ней и словно даже не глядя на нее. Поскольку обычно справа или слева от Мередит Рэнд сидит Бет Рэт, эта его привычка ее заметно либо раздражает, либо удручает, в зависимости от настроения.

На самом деле последние четыре недели только Шейна Дриньона вроде бы не смущает присутствие ужасно привлекательной женщины. С другой стороны, никто не знает, чем вообще можно смутить Дриньона. Кто еще переводился из Ла-Хунты, Калифорния (Сэнди Кроди, Джил Хейт), отзывался о нем как об очень надежном инспекторе Толстых и S-корпов, но полном нуле в плане харизмы; возможно, он – самый скучный человек нашего века. Дриньон, как правило, сидит очень тихо и самодостаточно, сложив пальцы на стакане «Микелоба» (всегда на кранах «Мейбейера»), без выражения, если только не рассказывают шутку, как-нибудь охватывающую всех за столом, и тогда Дриньон украдкой улыбается, а потом опять смотрит без выражения. Но не как в ступоре или кататонии. Он очень внимательно смотрит на говорящего. Вообще-то «внимательно» даже не то слово. В его взгляде нет особой пристальности; он просто посвящает говорящему безраздельное внимание. Его жестикуляция, минимальная, выглядит отрывистой и точной, без суетливости и педантизма. Он отвечает, если вопросы или комментарии обращены непосредственно к нему, но за этим редким исключением он не из разговорчивых. Но и не из тех, кто в компании съеживается или отделяется вплоть до самоустранения. Нет впечатления, будто он стеснительный или сдержанный. Он со всеми, но как-то необычно – он становится частью окружения, как воздух или освещение. «Вторая Костяшка» Боб Маккензи и Чак Тен Эйк окрестили Дриньона Мистером Х – сокращение от «Мистер Экстрим».

В июне на одном «счастливом часе» выходит так, что Дриньон и Мередит Рэнд остаются за столом наедине, более-менее друг напротив друга, когда многие инспекторы ушли домой или в другие заведения. Но эти двое еще здесь. Мередит Рэнд, видимо, ждет, когда ее заберет муж – говорят, он, возможно, какой-нибудь студент-медик. Кит Сабусава и Херб Дритц снова режутся в настольный футбол, а Бет Рэт (ей нравится Сабусава; они знакомы еще с Центра подготовки Налоговой в Коламбусе) следит за матчем со скрещенными на груди руками и сигаретой «Мор».

И вот они наедине за столом. Кажется, будто Шейн Дриньон не нервничает и вообще не сидит один напротив электризующей Мередит Рэнд, с кем ни единым словом не обменялся со времен его приезда в конце апреля. Он смотрит прямо на нее, но без вызова или огня в глазах, как Кек или Наджент. Мередит Рэнд уже выпила два джин-тоника и сейчас на третьем – то есть чуть больше нормы, но при этом еще не курила. Как и у большинства замужних инспекторов, на ней и обручальное, и помолвочное кольца. Она смотрит на Дриньона в ответ – хотя они глядят друг другу в глаза, ничего такого. Выражение Шейна можно назвать приятным так же, как можно назвать приятной погоду. Он на первом или втором стакане «Микелоба» из одного из кувшинов, что еще стоят на столе и не все опустели. Рэнд задала Дриньону пару невинных вопросов о его детстве. Ее как будто заинтересовала новость о сиротском приюте Канзасского ведомства по делам молодежи – либо та неприкрашенная честность, с которой Дриньон говорит, что большую часть детства провел в приюте. Рэнд рассказывает Дриньону краткую зарисовку из своего детства – как ходила в гости к подруге, залезала под потолок, упираясь руками и ногами в дверную раму, и висела, будто картина в раме, – хотя потом не вспомнит ни повод для истории, ни какой-либо контекст. Зато все-таки замечает, почти сходу, то же, что замечали Сабусава и многие другие инспекторы: хотя в больших компаниях Дриньон как будто социально присутствует не полностью, у тет-а-тета с ним ощущение совсем-совсем другое; ощущение, что с ним хорошо или легко говорить, свойство, для которого на английском нет ни единого подходящего слова, что даже немного странно, хотя не менее странно и само это ощущение, раз у Дриньона нет ни капли обаяния, социальных навыков или даже заметного сопереживания. Он, как Рэнд скажет Бет Рэт (но не своему мужу), и впрямь странный тип. Затем следует короткий диалог, который Мередит Рэнд вспомнит с трудом: о работе Дриньона «кочевым» инспектором, и о РИЦе, Инспекциях и Службе в целом, например, Рэнд: «Тебе нравится работа?» – и Дриньон как будто осмысляет это секунду-две. Д.: «Кажется, и не нравится, и не не нравится». Р.: «Ну, ты бы хотел заниматься чем-то другим?» Д.: «Не знаю. У меня нет другого опыта. Погоди. Неправда. С шестнадцати до восемнадцати лет я работал в супермаркете, три вечера в неделю. Работа в супермаркете мне нравится меньше, чем то, чем я занимаюсь сейчас». Р.: «Платят там точно хуже». Д.: «Я расставлял товары на полках и приклеивал на них маленькие ценники. Ничего особенного». Р.: «Звучит скучно». Д.: «…»

– Похоже, у нас тет-а-тет. – Вот первое сказанное Шейну Дриньону, что потом отчетливо вспомнит Мередит Рэнд.

– Это иностранное название приватного разговора, – отвечает Дриньон.

– Ну, не знаю, что такое «приватный».

Дриньон смотрит на нее, но не как человек, который не знает, что ответить. Как в компании, так и в одиночестве он совершенно одинаковый что в плане невозмутимости, что в плане поведения. Если бы он издавал звук, то это была бы слитная длинная нота камертона или плоской линии ЭКГ, а не что-то переменчивое.

– Знаешь, – говорит