Очень странные миры - Евгений Иванович Филенко

– Ну, во-первых, моя вторая специальность – радиоастрофизик. Правильнее даже сказать – первая, потому что докторскую степень я получил в две тысячи девяностом, а экзамен на вождение тяжелых космических аппаратов сдал в две тысячи девяносто пятом.

– Это сколько же вам лет получается? – осторожно спросил Хельмут.

– Много, дружище, – усмехнулся Тиссандье. – Пятьдесят шесть как одна монетка… – Блестящие глазенки бармена под чепцом сползлись в кучку, и Тиссандье поспешно объяснил: – Монета – это такой металлический кругляшок, старинный материальный эквивалент трудовых затрат. Допустим, одна монета равна одному энекту. Вообразите, что я даю вам одну монету и вроде как жертвую один энект со своего счета.

– За какие это коврижки вы вдруг презентуете мне собственный энект?! – окончательно растерялся бармен.

– Например, за пиво, – веселясь, промолвил Кратов.

– Это пойло не стоит одного энекта, – презрительно заметил Хельмут. – И никакой жестяной кругляшок не может стоить одного энекта.

– Первобытный вы человек, Хельмут, – вздохнул Тиссандье. – Одно слово, что Дикий Вепрь. О чем с вами толковать…

– Кстати, он прав, – сказал Кратов, и Хельмут горделиво подбоченился. – Энекты – это не деньги в классическом смысле. Это не всеобщий эквивалент ценности товаров. Товарно-денежные отношения умерли вместе с социальными формациями. Энекты – это, если угодно, неуклюжая попытка общества оценить ваши перед ним заслуги в вещественной форме, например – в терминах всеобщей теории энергии. Чем всеобщая теория энергии хуже теории прибавочной стоимости? Считайте, что энекты – это много-много маленьких медалек на вашу широкую грудь. А награды раздавать негоже, наипаче за пиво в баре. Почитайте-ка Адама Людвига и Дженни Обрист или, чтобы уж совсем доступно, Роберта Локкена.

– Да ну вас, Кратов! – воскликнул Тиссандье. – Только я решил, что начал понимать ваше общественное устройство, как вы меня снова запутали.

– Как, вы сказали, ваша фамилия? – переспросил Хельмут. – Кратов? Вас тут давеча заходили-спрашивали.

– Разумеется, женщина? – фыркнул тот. – Умопомрачительной красоты?

– Вы знали, знали! – гоготнул Хельмут. – Насчет красоты мнения могут быть разные, но дама впечатляющих статей, едва ли не с меня ростом… («Кто бы это мог быть?» – призадумался Кратов.) Я сказал ей, что не продам ни бита информации, пока она не выпьет в моем баре хотя бы молочный коктейль. Похоже, от такого ультиматума ей сделалось только дурно.

– И она, конечно же, уклонилась от возможности вызвать меня по браслету, – иронически уточнил Кратов.

– Ну да. Вы и это знали! Но откуда?

– Поветрие нынче такое, – сказал Кратов. – Не произносить по браслету мое имя… Хотя бы опишите мне это чудо.

– Не силен я в физиогномике, – сообщил Хельмут. – В общем, эта дама… – В задумчивости он произвел ковшеобразными своими лапами в воздухе плавное движение, словно обозначал некие внушительные объемы. – Вот как-то так…

Кратов был не на шутку озадачен. Среди своих знакомых женщин он не числил обладательниц ничего похожего. Разве что Оленька Лескина со стационара «Кракен»… Но что могла потерять Оленька на Старой Базе?! «Curiouser and curiouser,[4] – подумал он. – Какие-то интриги и загадки. И где – на Старой Базе! А ведь я всего лишь спокойно, без приключений, собирался отправиться к черту на рога…» Дабы не затягивать паузу, он обратился к Тиссандье:

– Что же занесло вас в этот летающий музей инженерной мысли? Поиски понимания?

– А вас? – пожал плечами Тиссандье. – Я хочу сказать, что это одинаково странное место для пребывания таких людей, как вы и я. Вы – специалист по общению с внеземным разумом… простите мне этот архаичный термин, сейчас он, кажется, вышел из употребления.

– Еще бы, – сказал Кратов. – Люди, всю жизнь прожившие вне Земли, на Титануме или той же Магии, могут его не понять. Мы говорим «Чужой Разум», когда речь идет о нечеловеческом разуме вообще… кстати, он действительно чужой, иначе организован и оперирует иными системами понятий, так что этот термин буквален… и «Единый Разум Галактики», когда имеем в виду пангалактическую культуру.

– Тоже не бог весть что, – усмехнулся Тиссандье. – Я имел в виду, что вам, как знатоку… гм… Чужого Разума, не место на Старой Базе, где швартуется каботажный космический флот человечества. Эта бухта мелковата для вас. Мне же, апохронику, самое место на Земле, в заповеднике для слоновых черепах или, там, других каких-нибудь реликтов.

– Э… м-м-м… – заволновался Хельмут и сразу сделался похож на буриданова осла, которому вдруг подкинули третью охапку сена.

– Апохроник – это, друг мой Вепрь, не болезнь, – поспешил успокоить его Тиссандье. – Это констатация факта. Я пережил свою эпоху на два с лишним века. Я выбился из собственного времени. Мне пятьдесят шесть лет…

– …как одна копеечка, – ввернул Кратов.

– …но живу я спустя двести девяносто, кажется, лет после того, как явился на свет божий. Таких людей, как я, в ученых кругах называют «апохрониками».

– Я этого, кстати, тоже не знал, – заметил Кратов. – Но, наверное, вскорости догадался бы.

– Вот видите, и я чем-то обогатил ваш лексикон. А «копеечка», полагаю, какая-то мелкая русская монетка?

– Точно, un kopeck! – с удовольствием промолвил Кратов.

– Для ксенолога вы недурно владеете французским, – похвалил Тиссандье.

– Еще бы, – ухмыльнулся Кратов. – Одна из моих жен – француженка.

– Одна из… – начал было Тиссандье слегка озадаченно. – Впрочем, это ваша проблема, chanceux.[5]

Они гулко чокнулись кружками.

Хельмут, зарычав, удалился в противоположный конец бара, где с остервенением принялся возить извлеченным из кармана комбинезона полотенцем по стойке. Если в его голове и помещались какие-то мозги, то сейчас они, по всей видимости, кипели и пузырились. Впрочем, его видимая ярость и гроша ломаного не стоила: было совершенно очевидно, что ничего он так не желал, как дальнейшего участия в этой странной беседе.

– Мне как натуральному апохронику, – продолжал Тиссандье, – вроде бы подобает вести оседлый образ жизни в каком-нибудь не тронутом ветрами перемен местечке вроде старой Женевы, сибирской глуши или техасской прерии. Оттуда я мог бы совершать краткие вылазки в окружающий меня дивный новый мир и удивляться произошедшим в мое отсутствие метаморфозам. Прогресс науки, свобода нравов и простота отношений… та же polygamie… на каждом шагу инопланетяне, какие-то странные синтетические люди… впрочем, мы в своих меланхолических прорицаниях вообще ожидали встретить в собственном будущем этакую Империю киборгов, но, на счастье, сильно преувеличили экспансию нанотехнологий… Да, а окружающие вроде вас изнывали бы от заботы обо мне, испытывая по отношению к