Воин-Врач III - Олег Дмитриев

же, кто принять твою волю откажется, те, кто пускал своими землями моих врагов, да сам следом за ними шёл, умышляя людей моих убить и добро моё украсть, жить не будут. Ни на тех землях, ни на каких других.

И снова рык, яростный и тяжёлый, явственно зазвучал в голосе князя.

— Не станет там ни дайновы, ни ятвягов, ни иных. Будут Су́довы люди. Остальных изведу под корень! Моей волей не будет в тех землях родов других, ни мужа, ни жены. Живыми останутся дети до трёх зим от роду, которых примут в свои семьи твои люди, Суд, и воспитают, как своих. Чтобы о тех, кто поднял руку на Русь, кто чужакам дорогу к нам торил, ни следа, ни памяти у народа не осталось! Свободные земли приграничья заселят люди верные, что удара в спину не допустят, и врагу, тайному, явному ли, и шагу ступить не дадут! Так будет!

И ни волхв, ни патриарх ни слова не сказали против воли княжьей, склонив головы. Будто не с человечьими словами соглашались. А на глазах гостя с западных земель показались слёзы. Лицо хранило прежнюю каменную твёрдость, а блеск в уголках глаз выдавал. Не то ужас от услышанного о том, какую судьбу уготовил Чародей-рус его соседям и дальней родне. Не то облегчение от того, что близкую родню и сына младшего он, кажется, всё-таки ещё увидит.

Глава 5

Поворотные вехи

Когда-то очень давно, в школе, в старой советской школе, которая располагалась в здании ещё более старой гимназии, куда при царском режиме пускали только девочек, в огромном трёхэтажном особняке из красного выщербленного кирпича, среди гулких коридоров, в одном из просторных классов с высокими лепными потолками, услышал я от Анны Валентиновны, классного руководителя, фразу: «вехи истории». Она тогда объясняла, что победа в войне над немецко-фашистскими захватчиками, негодяями, что решили захватить Советский Союз и сделать рабами свободных людей — это как раз веха и есть. И что после каждой вехи история чаще всего меняет или путь, или направление, сейчас точная формулировка учительницы уже как-то с трудом вспоминалась.

Потом я, помнится, пробовал угадать, что же ещё могло быть такими реперными точками в истории? Например, когда на смену генералиссимусу пришёл кукурузный генерал-лейтенант. Или когда по Красной Площади покатились пушечные лафеты с телами вождей, которые не были вождями, иссохшими и начинавшими, кажется, рассыпа́ться, ещё при жизни. Или когда непобедимая военная техника, созданная для защиты рубежей Родины, направила стволы и начала стрелять внутрь этих самых рубежей. Много, очень много подобных событий хранила моя старая память.

Видел я часто потом, катаясь по его участку с другом-геологом, вехи геодезические: полосатые, красно-белые палки. Он тогда объяснял мне, как с их помощью привязываются к координатам, нанося значения на карты или кроки. Дополняя их нужной информацией о высотах, глубинах, углах и прочих недрах. С восторгом сперва слушал я истории о том, как по характеру и строению рельефа можно было с большой долей уверенности предполагать, что именно подарит земля, когда пытливый человек пробурит её шурфом, а потом подорвёт взрывчаткой, вскрывая нутро. Вспомнилась и фраза из какой-то книги: «не тронь землю — так бы дурой и лежала!». Уже тогда мне стало казаться, что есть в этом что-то неправильное. Планета копила свои богатства тысячелетиями, а потом пришли энтузиасты, уверенные в том, что их главная задача — отнять у природы её милости. И пусть всё добытое работало на благо народа. Ну, народ был уверен в том, что это было именно так. Но всё равно как-то нечестно.

И вот вдруг я сам, деля одно на двоих тело с древнерусским князем, близким потомком Рюриковичей и Рогволодовичей, стал такой поворотной вехой. Меняя границы государств и привычные ареалы обитания племён. А теперь ещё количество и численность этих племён. И это тоже казалось мне, простому советскому врачу, очень неправильным.

Всеслав, находя нужные и действенные слова и образы в моей же памяти поддерживал и успокаивал, как мог. Говоря о том, что там, в моём времени, может, и жили люди насквозь праведные и высокоморальные, но здесь никак нельзя было показывать даже намёка на слабину. Тот, кто позволял такие вещи по отношению к себе или своим людям, непременно терял и их, и себя самого, вместе с семьёй, детьми и землями. Здесь отнять что-то у того, кто не имел сил удержать, считалось не преступлением, а доблестью. Все истории великих воинов и правителей начинались одинаково: пришли на пустые земли, или в страны, населённые слабыми и изнеженными людьми, бесстрашные и гордые, и забрали всё по праву сильного. И память моя на эти насквозь логичные объяснения отзывалась выводами о том, что и в будущем, гуманном и человеколюбивом, от первобытного человека ушли не так далеко, как старались показать всем, включая себя самих. Вспомнилось, как в самом конце Союза пришли страшные вести от брата жены. Он тогда служил срочную в одной из братских республик, как раз в краях, богатых янтарём, шпротами и долгими гласными. Там в одну ночь националисты вы́резали три казармы советских солдат. Против порабощения и гнёта выступали. Полувека не прошло с тех пор, как был побеждён фашизм. Об этом совсем не говорили тогда, и было очень мало информации после, в эпоху победившего интернета. Кого, кстати, интересно, он победил? Здравый смысл?

Я понимал умом, что князь прав, и что для того, чтобы выстроить сильную и работающую власть, нужно, критично важно дать понять всем и каждому, что спорить и тем более бороться с ней смертельно опасно. Но убийства гражданских…

— Лица на тебе нет, Всеславушка. Съездил бы на берег, в ледню с Волками своими погонял? Или собрал людей верных-ближних, да посидели до утра с песнями. Глядишь, и полегчало бы хоть чуть, — прошептала Дарёна в один из вечеров, положив голову на грудь мужа, на тот самый шрам, что оказался моими вратами в этот мир. Да, ему очень повезло с ней.

— Спасибо, ладушка. И за то, что смотришь, и за то, что видишь. Большое дело затеял, трудное. Много крови будет, — поцеловав её в макушку, вдохнув родной запах, ответил князь.

— Доля твоя такая, милый мой. Но лучше тебя дела того сладить некому, так что и сомневаться — грех. Иди к победе. У того пути два конца: победа или смерть. Так что ты уж лучше к победе,