Воин-Врач III - Олег Дмитриев

Свадьбу Ромы и Аксулу решили устроить по весне, на Красную горку. Старший сын сговорился с Алесем, и теперь тоже часто торчал на крыше того терема, где была голубятня — ждал вестей от зазнобы. Всеслав велел бдительному начальнику дальней связи в личную переписку сына носа не совать, ограничившись теми тремя парами своих голубей, что уехали раньше с торговцами и корабельщиками. Трезво рассудив, что если степная принцесса напишет что-то, имеющее значение для кого-то, кроме них двоих, Роман расскажет об этом сам. В том, что старший воспитан правильно и честь понимает верно, у князя сомнений не было.

Через неделю после возвращения сыновей, пришёл в сопровождении грозного конвоя половцев караван с Дуная. Из восьмерых героев живыми добрались шестеро, оперировать тоже никого не пришлось — за долгую дорогу то, что могло зажить, зажило, а тем, чему только предстояло, занялись монахи Лавры. Доклад от Корбута был вполне под стать предыдущим отчётам об операциях в глубоком тылу врага. Хоть формально действия и происходили на территории сопредельных государств.

После того, как конвой разделился на три группы возле Пожоня-Братиславы, большая группа выдвинулась напрямую к Эстергому, венгерской столице. Дунай — дорожка широкая, заметная, с такой особо не собьёшься. Притаив богатый груз в окрестных лесах, тоже не весь под одним кустом, понятно, Корбут вырядился в местную рванину и вышел в город за вестями. И набрёл на них неожиданно.

Толпа на торгу дралась с поддатым мужиком. Обычно говорят: топтала, убивала, растерзала даже. Но не в тот раз. Тогда мадьяры и торговые гости проигрывали вчистую. Здоровяк в вытертом армяке, в который, пожалуй, можно было двух коней запрячь, как в сани-розвальни, вырвал из промороженной зимой и в камень утоптанной летом венгерской земли столбик в два человечьих роста, что держал крышу-навес ближайшей торговой точки, и, помахивая им эдак с ленцой, держал оравших проклятия горожан на удобном расстоянии. Ему удобном, не им. Корбут подошёл на торг в тот момент, когда один особо ретивый получил концом бревна по рёбрам и одновременно потерял сознание и всякий интерес к происходившему. Прямо на лету, ещё до того, как с сырым всхлипом впечатался в стену то ли амбара, то ли лабаза. Сполз по ней мокрой тряпкой и замер.

— Ловко ты его, дядя! — Старший нетопырь заговорил по-русски, будучи уверенным полностью, что хмельной громила его точно поймёт. И не ошибся.

— А ты подходи, племяш, у меня того добра много, на всех хватит! — весело отозвался богатырь.

— Не, дурных нема, как матушка моя говорила! — поднял ладони с улыбкой Корбут. Слыша краем уха, как в толпе напряженно говорили про стражу и стрелков. Кто-то из жителей узнал говор северных славян и теперь истерично уверял остальных, что с минуты на минуту тут будет не протолкнуться от русов и мёртвых да увечных станет гораздо больше.

— Откуда будешь сам? — здоровяк унял-таки так и летавшее с рёвом бревно и поставил его на попа́. Так, что только гул по площади прошёл.

— Просто так прохожий, на тебя похожий, — хитро и чуть напевно отозвался Корбут не сильно известной присказкой лихих людей. — Я по торжищу хожу, в торбу хлебушек ложу́.

— «Ложить» неправильно, правильно — «класть»! — оскалился гигант так, будто узрел давно потерянного и вдруг найденного на чужбине любимого младшего брата. И ответную часть присказки он знал, гляди-ка. Пожил дядя вволю, видимо, опытный. Пригодиться может.

— Ты чего хоть взъелся-то на убогих? Или на них вина какая, сами пристали? Тогда погоди, тоже веточку сорву да рядом встану, так отмахиваться сподручнее будет! — разведчик положил руку на стоявший рядом резной трёхметровый столбик другого навеса. Толпа брызнула в разные стороны с воем и визгом.

— Да ни Боже мой, куда им, доходягам, приставать к добру молодцу? — ухарски подбоченился великан. — Торопливые просто чересчур. Сказал я корчмарю: завтра деньги будут. А он не верит, воротит рыло и за брагой не бежит!

— Про завтра-то, поди, третий день уж говоришь? — понимающе кивнул Корбут, неторопливо подходя к здоровяку. Пахло от того хмельным не то, чтобы уж прям очень сильно, в самую плепорцию, как князь-батюшка говорил.

— Второй только, — ухмыльнулся тот, показав сколотый наполовину передний правый верхний клык.

— Дикари, дураки дурацкие. Не могли неделю потерпеть, казано ж по-людски: завтра! Эй, сироты! Кто тут другу моему угоститься пожадничал⁈ — крикнул разведчик, оглядывая притихших мадьяров, что стояли на вполне почтительном расстоянии.

— Он всю брагу выхлебал за два дня, нету у меня больше! — тут же вылез чернявый толстяк с пухлыми губами, редкой бородёнкой и рыхлым белым лицом.

— Ты у этого, что ли, столовался? Лучше корчмы не мог найти? — презрительно оглядев брюнета, спросил у нового знакомца старшина разведчиков.

— Ну, обносился малость, куда ноги привели — там и сел. У этого хоть лавки крепкие. И брага тоже, — смущённо ответил громадный мужик, поправляя на себе распахнутый армяк.

— А у меня как раз удача выпала. Довелось под Солнышком погулять вволю, хлебушка в торбочку набрать. И позвенеть в мошне есть чем, — Корбут ткнул большим пальцем за плечо, где на утреннем небе ещё проглядывала исчезающая Луна. Волчье Солнышко. Здоровяк проследил направление и кивнул понимающе, чуть ухмыльнувшись.

— Эй, народ честной, гости да хозяева! Друга давнишнего встретил я, праздник на душе, имею желание поесть от пуза и выпить крепко! Где тут кабак наипервейший, чтоб нам с Васькой не зазорно было посетить? — рука его потянулась за спину, чтоб обнять «друга». Но хорошо, если до середины спины тому достала, уж больно крупный был.

— Петька, пропащая душа! Сто лет, сто зим! Не признал тебя спервоначалу-то! — подключился «Васька» моментально, облапив Корбута по-медвежьи.

— Если изволят господари мои откушать — к себе зову. Имею вепревину свежайшую, рыбки жареной дам, и медовуха имеется, — оттёр чернявого светло-русый мужик в кафтане, что едва не лопался на нём. Был он с окладистой рыжеватой бородой, остриженной коротко, по местной моде, а когда стянул богатую меховую шапку, явил плешь во всю голову, которую длинные, маслом намазанные волосы обрамляли, как высокая крапива — сухой пень.

— Вот это разговор, вежливо и с пониманием. Держи, добрый хозяин! — Корбут кинул в пухлые руки шустрого кабатчика кошель, куда тот мгновенно сунул конопатый курносый нос пуговкой. И