Самайн у ведьмы пограничья - Уоллис Кинни

смерти, – холодно отрезаю я. Сама мысль о том, что ведьма из Атлантического ключа свяжется с подобным непотребством, абсурдна. Как он может так говорить, если моя мать защищала меня все мое детство от воздействия смерти? Как будто от одного ощущения этой энергии, от ее жгучей гнили меня не тошнит?

Мэтью бледнеет от моих слов.

– Тебя что, не учили твоему ремеслу? – спрашивает он. Растерянность в его глазах сменяется ужасом. – Твоя мама не показывала тебе ничего, кроме своих кухонных трюков?

С каждым словом его голос становится все более взволнованным.

Я чувствую, как вспыхиваю, точно спичка. Мое сердцебиение учащается, и на секунду мне снова тринадцать, я стою перед ковеном и лесом, убежденная, что не готова. Я пытаюсь стряхнуть с себя это воспоминание, и мое лицо каменеет.

– Рецепты моей матери – не трюки. Она передала мне все, что знала сама. Я училась оберегать и сохранять жизнь. Училась лечить и защищать.

– Да, это достойные восхищения занятия, – подтверждает он. – Но не вся область твоего ремесла. Ты когда-нибудь училась привязывать или ходить тенями? Перекачивать? Направлять?

– Нет, – твердо говорю я, не понимая ни слова. – Это все похоже на магию теней. Что запрещено.

– Только не для ведьмы пограничья! – не выдерживает он. – Боже мой! Ты совершенно не подготовлена.

Мэтью явно пребывает в панике, но мне все равно. Я едва сдерживаю гнев.

– Моя мать посвятила себя мне и моим сестрам. Я не позволю тебе стоять здесь, в ее доме, и заявлять, что она якобы не смогла обучить ведьму. Мама была одной из тринадцати старейшин Атлантического ключа и одной из трех ведьм за всю историю ковена, которые действительно обладали какой-либо значительной силой. Свою она использовала, чтобы помогать людям. Каждая золотая ниточка счастья в этом городе связана с блюдом, которое она готовила в какой-то момент своей жизни.

Мэтью морщится. Его взгляд тверд и серьезен.

– Ты включаешь себя в это число? – тихо спрашивает он. От его тона у меня мурашки.

– Какое число? – растерянно переспрашиваю я. Мне хочется отвести от него взгляд, но я не могу.

– Трех ведьм за всю историю Атлантического ключа, кто обладает значительной силой. Считаешь ли ты себя одной из них? Считаешь ли ты себя могущественной? – спрашивает он почти яростно.

Ком застревает у меня в горле.

– Я хорошая целительница. Даже отличная, – говорю я.

Мэтью качает головой.

– Ответь на вопрос, Кейт, – настаивает он.

Это непростой вопрос. Сила имеет множество разных проявлений. Благодаря Сдерживанию ведьмы Атлантического ключа успешны в своем ремесле. Но большинство из нас практикуют мелкую и специализированную магию. Очень немногие смогли бы попытаться сделать что-то в больших масштабах. Миранда за все свои годы в качестве морской ведьмы так ни разу и не вызвала бурю. Но сильна ли она по сравнению с членами других ковенов? По сравнению с Мэтью, чья теневая магия настолько мощная, что от одного его присутствия увядают целые сады?

– Я умею больше, чем большинство ведьм в Атлантическом ключе, – говорю я. – За это мне стоит благодарить свою мать. Но нет, я не обладаю значительной силой. Не такой, как она. И не такой, как ты, судя по всему.

Рот Мэтью сжимается в тонкую линию, а глаза расширяются от ужаса и гнева.

– Ты ошибаешься, – говорит он, глядя в открытое окно на океан. – И тот факт, что твоя собственная мать позволила тебе так думать…

– Какое тебе до этого дело? – перебиваю я, и во мне закипает гнев. За считаные секунды мое тело бросает то в жар, то в холод.

Мэтью переводит взгляд на меня.

– То, обучена ли ты должным образом, важно для каждого члена каждого ковена. Это непростительно. Ты осталась беззащитной!

Он выглядит ошеломленным.

– Беззащитной? – У меня кружится голова. – Против чего?

Он открывает рот, но вдруг резко закрывает его. Какое-то время Мэтью глубоко дышит, но, похоже, все равно не может успокоиться. Когда же он наконец заговаривает, ему так же не по себе, как и мне, – даже больше.

– Против всего, чему ты стала открыта с того момента, как объявила себя ведьмой пограничья.

Воздух в комнате настолько насыщен нашими намерениями, что становится трудно дышать. Я сжимаю руки в кулаки, и что-то вокруг Мэтью искрит и потрескивает. Разворачиваюсь на каблуках и выхожу. Дверь за мной захлопывается. Не знаю, кто это был – Мэтью, ветер или я.

– Кем он себя возомнил? – шепчу я, ни к кому конкретно не обращаясь, пока поднимаюсь по лестнице на третий этаж.

С большим драматизмом, чем мне хотелось бы, я дергаю шнур. Складная потолочная лестница разворачивается с почти оглушительным грохотом. Я устало выдыхаю. Нельзя, чтобы этот дом наполнился слишком большим количеством негативных эмоций. Тогда мне ни за что не избавиться от них к Хеллоуину. Члены ковена начнут ссориться друг с другом после первого же коктейля. Я делаю несколько глубоких вдохов и закрываю глаза, позволяя гневу медленно отступать.

Лучше думать о других, более радостных вещах. Я представляю, как сижу над большой кастрюлей с бурлящей карамелью. Слушаю старую мамину пластинку с музыкой на Хеллоуин. Танцую с Селестой и Мирандой под песню Coolest Little Monster. Вдыхаю аромат пряных яблок, сахара и натуральных чистящих средств.

Меня охватывает долгожданное спокойствие. Я открываю глаза, делаю глубокий вдох и поднимаюсь по лестнице.

Сначала на чердаке темно, но я включаю лампу, и все помещение наполняется теплым оранжевым светом. Он озаряет старинную мебель, сундуки, набитые семейными сокровищами и всяким хламом, и десятки прочных картонных коробок. Пылинки танцуют в лучах солнца, что просачиваются через маленькое окошко, выходящее на море. В углу, где хранятся праздничные украшения, громоздится около двадцати коробок разного размера и формы. Внутри – бесконечные гирлянды с тыквами, оранжевые и фиолетовые огоньки, похожие на паутину салфетки, скатерти и самые разные тематические безделушки, которые только можно вообразить. Есть также коробки с более крупным и массивным декором, таким как чугунные котлы и металлические фонари в виде метел, которые мы выставляем вдоль подъездной дорожки.

– О боже, – шепчу я.

В порыве гнева совсем забыла, что это работа не для одного человека. В последний день сентября мы с мамой обычно сутки просто вытаскивали все эти коробки, чтобы первого октября сосредоточиться исключительно на украшении.

Со стоном я хватаю пластиковый контейнер, который стоит рядом со мной, на мгновение теряю равновесие и ударяюсь бедром о груду коробок прямо за моей спиной. Маленькая коробочка соскальзывает с полки и с глухим стуком приземляется за одним из антикварных сундуков. Мой желудок сжимается от приглушенного звука бьющегося стекла.

– Вот дерьмо, – бормочу я.

Осторожно опустив емкость на пол, я тянусь за сундук и стараюсь нащупать упавшую коробку. Получается плохо, ведь она застряла между стеной и сундуком. Там же, чуть в стороне, обнаруживается еще что-то – твердое и кожистое.

Я просовываю руку под коробку и этот предмет, медленно вытаскиваю их из щели. Коробка распахивается, и я сразу узнаю в ней футляр для красивой хрустальной тыквы, которую отец подарил моей матери за несколько месяцев до своей смерти. Каждый год мама убирала это украшение в последнюю очередь. На глаза наворачиваются слезы. Скорее всего, тыква разбилась. Прежде чем я успеваю как следует оплакать этот кусочек своего детства, мое внимание привлекает блеск латуни. Второй предмет, который я вытащила, теперь лежит на пыльном сундуке. Это большая книга размером примерно с мой «Травник», скрепленная кожаным ремешком и латунной пряжкой. Переплет из темно-коричневой кожи украшен слабыми красными узорами, которые трудно разглядеть в тусклом свете чердака. Этот орнамент мне незнаком.

Я расстегиваю пряжку, с трудом раскрываю обложку и заглядываю сразу в середину. Страницы пожелтели от времени и покорежились, точно долгое время подвергались воздействию влаги. Однако все они пусты. Я перелистываю весь том – ничего. Вдруг у меня за спиной раздается скрип, и я резко оборачиваюсь с отчаянно колотящимся сердцем.

Никого, лишь коробки и пыль. Сама не знаю, чего я переполошилась, – не делаю же ничего плохого. Прежде чем захлопнуть книгу, перелистываю в самое начало: хочу убедиться, что это и правда просто какой-то блокнот, который мама