Самайн у ведьмы пограничья - Уоллис Кинни

Кухня теперь сияет чистотой. Тем временем Мэтью уже привел в порядок гостиную, библиотеку и столовую. Вся мебель стоит без чехлов, а распахнутые ставни впускают яркий солнечный свет. Нижний этаж, вычищенный и проветренный, выглядит совершенно по-другому. Запах готовящейся на кухне еды и знакомый октябрьский ветерок, проникающий в окна, будто переносят меня на год назад, когда в поместье еще кипела жизнь. Я почти жду, что мама вот-вот войдет в гостиную и начнет давать нам указания.

– Что дальше? – спрашивает Мэтью из столовой. Он смотрит в окно, выходящее в сад.

Я перевожу дыхание, оставляя прошлое в прошлом.

– Нужно застелить кровати наверху, а потом украсить дом, – говорю я, ведя его в прихожую и вверх по величественной винтовой лестнице. Пока мы поднимаемся, я втягиваю в грудь воздух, радуясь, что аромат моего попурри уже начал распространяться по второму этажу.

Сначала мы направляемся в комнату Селесты. Темно-синее с антикварным золотом помещение забито ее астрономическим оборудованием и все еще пахнет благовониями, хотя сестра не была в особняке уже более четырех лет. Мэтью снимает простыню с кровати, пока я провожу тряпкой по астролябии, которая стоит на прикроватном столике.

– Вы все еще близки? С твоими сестрами? – спрашивает он, наблюдая, как я аккуратно расставляю фигурки знаков зодиака на полке над кроватью.

– Ты задаешь много вопросов, – замечаю я.

Он смеется.

– Боюсь, эту черту я унаследовал от своего отца. Он все подвергает сомнению. Самый подозрительный мужчина, которого я когда-либо встречал.

– Еще одна ваша общая черта, – замечаю я с легкой ухмылкой. Мэтью оставляет свою работу и смотрит на меня. Я прикусываю губу.

– Извини, – бормочу я, сама испытывая неловкость от собственной грубости. Но Мэтью, к моему удивлению, снова смеется.

– Нет, все хорошо. Забавное замечание, – улыбается он. – И как бы то ни было, я пойму, если ты станешь относиться ко мне с недоверием.

– Я и отношусь, – честно признаюсь я. Мэтью, похоже, не удивлен таким ответом. – Итак, твой отец по жизни подозрительный… А как насчет матери?

Мэтью так много обо мне знает. Неплохо бы хоть как-то сравнять счет. Его, кажется, не беспокоит мой прямой вопрос.

– У меня прекрасная мама, – говорит он. – Она замечательно уравновешивает эксцентричность моего отца.

– Как же? – удивляюсь я, продолжая вытирать пыль.

Он поднимает глаза к потолку, словно всерьез задумывается над ответом.

– Когда я был мальчишкой, отец вечно играл со мной в одну игру. «Три правды и одна ложь», знаешь такую?

Он выжидающе смотрит на меня.

Я киваю. Сама не раз играла в нее с Мирандой. Она всегда побеждала.

– Он хотел убедиться, что я смогу распознать, когда кто-то мне лжет, – продолжает Мэтью. – И что я, в свою очередь, сумею солгать под давлением.

Я морщусь, хотя и не удивляюсь, учитывая то, что он уже рассказал о своем отце и что я сама знаю о Тихоокеанских вратах. Они там, похоже, параноики, неуравновешенные люди.

– Но моя мать терпеть не могла эту игру. Отказалась играть в нее со мной.

Он теребит кружевные края аккуратно сложенного покрывала Селесты. Я позабыла про уборку и теперь наблюдаю за ним.

– Я просил ее сыграть в «Три правды и одну ложь», чтобы потренироваться. Но вместо этого она настаивала на своем варианте – «Четыре абсолютные истины». – Он улыбается так нежно, что захватывает дух. – Затем мама называла три случайных факта, всякий раз какие-то новые. Например, что Земля круглая, пауки меньше людей, а конфеты вкусные. – Мэтью смеется. – После этого она заключала меня в объятия и говорила свою четвертую абсолютную истину, каждый раз одну и ту же.

– Какую? – спрашиваю я. Мэтью поднимает глаза и встречается со мной взглядом.

– «Я люблю тебя», – произносит он через мгновение.

У меня сжимается сердце. Все бы отдала, лишь бы снова услышать, как моя собственная мать произносит эти слова, увидеть, как она входит в спальню и говорит, что все будет хорошо. Я сглатываю. Мэтью смотрит на меня с болью в глазах.

– Прости, – говорит он, словно точно знает, о чем я думаю.

Я прочищаю горло и подхожу к окну, распахивая темные бархатные шторы, чтобы в комнату проник солнечный свет. Смотрю в сторону заднего двора, где мамин сад багровеет осенней листвой.

– С этой комнатой закончили. Как только здесь все будет готово, мы должны собрать в саду цветы и поставить их в спальнях, – говорю я, радуясь, что мой голос не дрожит.

Мэтью переминается с ноги на ногу, явно чувствуя себя неуютно.

– Возможно, тебе придется сделать это в одиночку. Я не очень хороший садовник.

– Тебе не пришлось бы ничего сажать, – забавляюсь я. – Просто возьми кухонные ножницы и подрежь разросшиеся фиолетовые подсолнухи.

– Даже если так. Я, скорее всего, принесу больше вреда, чем пользы, – мрачно говорит он, когда я веду его из комнаты Селесты к покоям Миранды. – Мое ремесло, намерение, которое я распространяю вокруг себя, мешает росту растений. Жизнь пробивается с трудом, – объясняет Мэтью. – Но мне всегда нравилось смотреть на цветущий сад. В детстве я наблюдал за своей тетей, когда она ухаживала за розами и тыквами. Восхищался мелкими изменениями, которые происходили почти каждый день. Но чем больше я практиковал теневое ремесло, тем хуже становилось саду. Когда тетя в конце концов поняла, что я и был причиной упадка, меня попросили держаться подальше.

Мы как раз складываем покрывало Миранды. У меня снова сжимается сердце, и, несмотря на все мои предрассудки, мне становится грустно за Мэтью.

– Мне жаль, что тебя держали вдали от того, что ты любил, – говорю я.

Мэтью странно смотрит на меня, словно смущенный моим сочувствием.

– Не знаю, что бы я делала, если бы не могла гулять по саду каждый день, – добавляю я. В его глазах появляется понимание.

– А, да, конечно. – Он прочищает горло. – Я быстро привык.

И улыбается мне.

– Я тоже оценила масштабы твоей силы, – признаюсь я. Осознание, что колдун настолько связан с теневым ремеслом, что жизнь вокруг него с трудом процветает, ужасает, но я стараюсь не показывать волнения.

– Что у нас по планам на ближайшие несколько дней? – спрашивает он, меняя тему, когда мы заканчиваем с кроватью Миранды.

Я мысленно возвращаюсь к списку задач.

– Сначала нам нужно будет съездить на ферму Беннет, забрать тыквы. Потом мне придется вырезать из них фонари, чего я, признаться, боюсь, – говорю я, качая головой: тыквы всегда были самой ненавистной для меня работой. – Миранда и Селеста приедут в четверг. В тот же вечер будет немой ужин. Ночь шалостей мы обычно проводим, готовясь к Самайну. Хотя я уверена, что Селеста убедит меня устроить одну-две шалости. В субботу мы поедем в Ипсвич на утренний парад. Члены ковена соберутся в поместье ближе к вечеру. И остаток дня мне придется слушать, как десятки женщин рассказывают о своих браках, здоровье и финансовых неурядицах, – ворчливо заканчиваю я, но Мэтью смеется.

– Это, безусловно, интересный способ провести свой день рождения.

Я пожимаю плечами.

– Таков мой долг как ведьмы пограничья.

– Это не входит в обязанности ведьмы пограничья, – недоверчиво тянет Мэтью. Я непонимающе смотрю на него.

– Конечно входит, – возражаю я. – Я должна предлагать кров, помощь и возможность выговориться тем, кто в этом нуждается. Будь то человек, животное или растение.

Именно эти слова моя мать заставляла меня повторять снова и снова в первый год моего обучения. Именно эти слова заставлял переписывать мой «Травник», пока я не выучила их наизусть.

– И? – уточняет Мэтью с очередным смущенным смешком, но на этот раз почти нервным, как будто он надеется, что я шучу.

– И что? – недоуменно переспрашиваю я.

Он переводит взгляд на меня, изучая мое лицо, и я замечаю, что он крепче сжимает простыню.

– Искусство пограничья – это прежде всего поддержка баланса между энергиями жизни и смерти. Ведьма пограничья – хранительница как живых, так и мертвых.

На мгновение я теряю дар речи.

– Магия пограничья магия не имеет ничего общего с энергией