Never Fade Away - Барышников

Похмельные воспоминания внезапно прорываются потопом, заливают его мозг, продираются сценами и картинами, как будто его разомкнуло, но лучше бы он не помнил, лучше бы перестал копаться в собственной башке, лучше бы оставил все как есть…

Блять! Блять!! Блять!!!

Резко сев на постели и спустив ноги на пол, Джонни склоняется, пряча лицо в ладони. Хочет привычно зарыться пальцами в длинные пряди, стиснуть до боли, но Ви выбривался коротко, так что Сильверхенду остается только мучительно знакомым жестом пацана провести с силой по ежику мягких волос. Его бросает в жар, и пот выступает по всему телу, течет по горячему лбу, щекотно проходится каплями под щетиной и по гладкой груди. Виски начинает ломить настолько невыносимо — башку как в тиски зажали. А потом накатывает озноб, и Джонни ухает в могильный холод, его мелко трясет — дрожат плечи, дрожат руки, дрожат пальцы, да даже губы неконтролируемо подергиваются. И у него четкое ощущение, что он седеет прямо в этот момент.

Сраный, жалкий, бухой уебок!

Вчера он чуть не убил Ви снова.

Чуть не прикончил пацана, — себя — когда решил, что пыхнуть с-кана — это заебись светлая идея. Что еще поможет ему унять свой безумный, пылающий в агонии от нестерпимых ярости и боли мозг, как не любимое лекарство?! Блестяшки на завтрак, неофен на обед, синтококс на ужин и с-кан на десерт — привычная же диета, сука! Привычная для бесповоротно пизданутого рокера, ебашившего без перерыва прямиком с Мексиканской войны.

Какая же, нахуй, разница — в своем ли теле, в чужом ли? Но разница, как оказалось, была. Очень важная, блять, разница!

И Джонни прочувствовал ее, сука, от и до всего через пяток минут, после того, как пьяно и блаженно откинулся на диване, сделав пару тяг. Сначала через бухой и злой туман виски прорезалась славная родная блаженная волна, смывающая негатив, а потом что-то, блять, пошло не так. Богатый опыт подсказал Джонни, что ему наступит пизда буквально этак… через несколько мгновений. Причем пизда не из тех, когда “чумба, тебе бы в ебло холодной водичкой поплескать, а то слишком сильно вперло”. А серьезное пиздище из тех, что “чумба, заказывай место в колумбарии”. Если успеешь, конечно.

Он подумал было, что говнище было бодяженным или хуевым, и его тряхнуло: по венам протащило обжигающей волной, тело бросило в жар, словно его подвесили, блять, над костерком и медленно поджаривают, а в голову ломанулась сверлящая боль.

Неприятная хуйня, но не смертельная. Была бы, если бы помимо этого не подключились ощущения незнакомые и неуместные: глотку перехватывало, дыхание затруднилось, онемел язык, а когда Джонни посмотрел на собственную — нихуя не собственную — ладонь, то увидел, что от пальцев вверх тянется нездоровая краснота.

Какое провидение заставило его, бухое невменяемое чудовище, проверить показатели биомона?

Судя по отчетам, у пацана была аллергия на составляющие с-кана. И они тут собирались помирать, не отходя от кассы. Почему Джонни этого не знал? А потому что этого не знал пацан, никогда наркотой не увлекавшийся, кроме какой-то там слабенькой херни, которую пробовал в качестве подростковых протестных экспериментов.

И молиться, сука, было некому, потому что если когда-то настоящий Бог и существовал, — тот самый Бог, с большой, сука, буквы, которого так почитали его мать и его отец, — то его распидорасило на целую Вселенную в момент Большого Взрыва, и теперь его останки вечно и бесконечно разлетались во мраке.

Молиться космическому мусору могли всякие недалекие уебаны, не находившие в себе сил на действия, а Джонни привык сам ухватывать свою судьбу за кадык. Так что, задыхаясь одновременно от недостатка воздуха и ужаса понимания того, что он только что прикончил Ви снова, и ловя яркие пятна посреди серого тумана в глазах, он яростно и сосредоточенно распотрошил всю аптечку, точно зная, что ищет. О, на это его опыта хватало с лихвой! Среди ночи, блять, его разбудили бы, он бы по памяти рассказал химический состав половины бывшей на территории НСША в ходу наркоты, антидотов и дешевых аналогов.

И в который раз он убедился, что полагаться нужно не на дряхлых беззубых богов, а вовсе даже на людей. Отличных, надежных людей. В данном случае, опять же, на Ви, запасливого сукиного сына, который умудрился упаковаться и тут на все случаи жизни. Умница пацан, просто, блять, золотце. Был. Сердце снова зашлось в остром приступе, чуть не разрываясь от ритма — но тут Джонни уже разобраться не смог: от тоски ли, или от того, что он подыхал. Чутко копаться в себе и определять времени критически не было.

Уже сползая по стене, сипя на судорожных поверхностных вдохах, чувствуя отчетливо, как леденеют и слабо слушаются пальцы, он вогнал в себя сначала дозу эпинефрина, а следом заправил и бета-блокаторы.

И сидел обессиленно на грязном полу, и слушал себя, и дышал тяжело, и боялся даже курить, ожидая вердикта: жить, как псу, или сдохнуть, как собаке?

А когда точно удостоверился, что умудрился еще раз наебать смерть и разминуться с ней буквально на пару минут, ткнул яростно и жарко куда-то в сторону окна два фака, хотя понимал, прекрасно понимал, что слать нахуй нужно было сейчас именно себя, и расхохотался хрипло и, возможно, самую малость истерично, роняя лоб на предплечья. И смеялся, пока не потерял голос. А после поднял голову и, уставившись на собственные — нихуя не собственные — все еще отекшие и красные пальцы, пьяно поклялся себе, что это должно прекратиться, пока он не угробил Ви снова. И себя. Потому что нахуй такие пляски. Проще сразу пустить себе пулю в лоб — и дело с концом. Но Джонни не из тех, кто пускает себе пулю в лоб, не так ли? И пацан это знал, когда оставлял его, блять, в этом теле. Пацан в него верил.

Пора завязывать с этой жалкой ебаниной, решает Джонни, и с силой трет лицо ладонями. Пора завязывать, потому что до добра это не доведет. Ви просил его постараться жить, а он вместо минимального уважения к его памяти взял и чуть не обнулился вчера от какой-то глупой хуйни.

Невозможное отвращение накатывает внезапно, до желания то ли спалить всю грязную хату к хуям, то ли заменить себя на кого-то другого, то ли бросить все и съебать куда-нибудь