Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

закутаться в воротник. Москва в этот ранний час кажется замершей, будто ждущей, когда первые шаги людей окончательно разбудят её. Однако даже в этой тишине он ощущает скрытую жизнь: далёкие гудки трамваев, редкий гул голосов с соседней улицы, скрип снега под сапогами случайных прохожих.

Перед зданием клиники уже кипит работа: врачи-альфы, с озабоченными лицами просматривающие списки, омеги-санитары, спешащие с подносами инструментов, администраторы, переговаривающиеся короткими, скупыми фразами. Мирослав на секунду замирает у входа, прежде чем сделать шаг вперёд.

«Снаружи спокойно, но внутри… внутри всё будет иначе», — думает он, чувствуя, как ладонь невольно сжимает край бумаги, спрятанной в кармане.

Бумаги, которые станут его пропуском в новый день. Его шаги звучат гулко по мраморным плитам больничного крыльца, и с каждым новым движением напряжение внутри растёт, словно тяжесть, давящая изнутри.

В просторном холле царит привычная утренняя суета: шаги раздаются приглушённо, слова звучат ровно, сдержанно, как если бы каждый привык не тратить лишнего воздуха на разговоры. Альфы-администраторы склонились над списками, сверяя имена, отдавая короткие распоряжения. Омеги-санитары, чуть склонив головы, несут подносы с инструментами, растворяясь в глубине коридоров.

Мирослав делает шаг внутрь, и на него тут же падают взгляды — не оценивающие, но отмечающие его присутствие, как если бы сама его фигура в этом мире пока не находила чёткого места. Он чувствует это остро, как лёгкое давление в воздухе.

Молодой омега, проходящий мимо, ненадолго задерживает на нём взгляд. Зелёный платок на шее выделяется среди блеклых тонов больничных халатов, привлекая к себе внимание, но его выражение остаётся бесстрастным — едва заметное движение головы, лёгкий кивок.

— Доброе утро, доктор Миргородский. Сегодня снова к товарищу Сталину?

В голосе нет насмешки, только констатация факта. Мирослав на мгновение напрягается, но тут же заставляет себя расслабить плечи, делая вид, что этот вопрос не задевает.

— Доброе утро, — отвечает он ровно. — Нет, на этот раз всё гораздо проще. На этот раз — пациенты.

Омега коротко улыбается, но улыбка эта больше похожа на лёгкий оттенок выражения лица, чем на настоящее движение эмоций. Он кивает и уходит, оставляя Мирослава стоять в центре оживлённого коридора, посреди чужих, не до конца понятных правил.

На секунду ему кажется, что воздух здесь плотнее, чем должен быть. Будто в этом здании дышится иначе. Или, может, это просто он ещё не до конца вписался в этот мир.

Толчок в бок, случайный или намеренный — Мирослав не успевает определить, но ощущение грубой ткани чужого пиджака остаётся на несколько секунд. Кто-то проходит мимо, не извинившись, не обернувшись. Впрочем, разве здесь принято оборачиваться?

Он делает шаг вперёд, словно погружаясь в водоворот чужих движений, но в этот момент дорогу ему преграждает высокая фигура — широкие плечи, прямая осанка, густые усы, которые придают лицу тяжеловесную суровость. Лицо, которое он видит впервые, но по какому-то внутреннему ощущению сразу понимает — не последний раз.

— Вы — Миргородский? — голос твёрдый, без предисловий, с оттенком не то настороженности, не то скрытой оценки.

Мирослав делает едва заметное движение подбородком, давая понять, что услышал, и отвечает коротко:

— Да, это я.

— Сергей Петрович, — представляется мужчина, не уточняя фамилию, словно она не имеет значения. — Главный врач по отделению хирургии.

Несколько секунд он смотрит на Мирослава, пристально, с лёгким прищуром, как если бы ожидал увидеть что-то, что тот скрывает. Затем говорит, медленно, будто взвешивая каждое слово:

— Слышал, вы внедряете что-то новое в нашей стоматологии.

Не вопрос, не утверждение — скорее, констатация факта с подтекстом, который следовало разгадать.

Мирослав отвечает спокойно, но не торопясь:

— Скорее адаптирую уже известное.

Губы Сергея Петровича под густыми усами чуть дёргаются — не улыбка, скорее, реакция, которую он не успевает скрыть. Или не считает нужным.

— Всё новое для нас под подозрением, — наконец произносит он, чуть склонив голову, будто делая предупреждение. — Знаете ведь, в каком времени мы живём.

Мирослав на секунду задерживает дыхание. Знает. Конечно, знает. Вопрос лишь в том, что делать с этим знанием.

— Будьте осторожны, — добавляет Сергей Петрович, чуть склонив голову набок.

— Благодарю за совет, — отвечает Мирослав, выдерживая его взгляд. — Но я привык работать по-другому.

Несколько секунд — тишина, наполненная чем-то неуловимым. Затем Сергей Петрович медленно кивает, будто взвешивая услышанное, и наконец говорит:

— Посмотрим. Время покажет.

Его голос звучит ровно, но Мирослав ощущает — это не просто формальность. Это обещание.

Толчок ощущается не только в теле, но и в воздухе. Люди проходят мимо, кто-то отворачивается, кто-то бросает взгляд через плечо — быстрый, скользящий, как будто случайный, но Мирослав чувствует, что это не так. Здесь ничего не бывает случайным.

Он стоит на месте, не двигаясь, позволяя себе мгновение проанализировать пространство. Шорох бумаг в руках администратора, скрип ботинок по натёртому до блеска полу, обрывки чужих разговоров, в которых мелькают слова, ещё не связанные в единое целое, но уже обрастающие смыслом. Он улавливает отдельные фразы — кто-то обсуждает график операций, кто-то сетует на нехватку оборудования, кто-то упоминает новое распоряжение.

Но стоит ему сделать шаг, как чужие взгляды снова цепляются за него. Будто бы случайно, будто бы на миг, но он чувствует их кожей, спиной, висками. Это не паранойя, не фантазии.

Он ещё не занял своё место здесь. Он ещё не стал частью привычного механизма. Он — что-то другое, что-то новое.

«Они ещё не знают, что думать обо мне. Всё, что я делаю, кажется им странным. А вдруг они правы? Вдруг я сам не понимаю, куда завожу себя?»

Мысли прорываются из глубин разума, оседая холодным осадком внутри. Вся его уверенность, все его знания, весь его опыт — что, если это недостаточно? Что, если он заблуждается?

Но он глубоко вздыхает. Медленно, осознанно. Запах антисептика, слегка разбавленный сигаретным дымом, заполняет лёгкие.

Он выпрямляется.

«Нет. Я знаю, что делаю. Я знаю, зачем это делаю».

И, сделав шаг вперёд, он больше не оглядывается.

Коридор казался длиннее, чем обычно. Его шаги раздавались гулко, как будто время в этом месте замедлилось, позволяя каждому движению оставлять за собой тень, смазанное эхо, память о чём-то, что ещё не случилось, но уже