Запорожье -1. Провал - Безбашенный

странах почерпнёшь, и если в какой из земель смышлёный гридень понадобится, способный и полезный совет посаднику тамошнему подать, то из кого же ещё и выбирать такого, если не из повидавших мир "гречников"? Особенно, если знает и эту землю, и это племя, посаднику которого такой человек понадобился.

И надо же было так вляпаться, когда дело было уже на мази! Последнее учение ещё отроками, за ним — приём в гридни. Фрасил, сынок и не самого вятшего, но всё равно вятшего, всегда его раздражал. Ни рыба, ни мясо, но гонору — что твой хёльг. Вятшие уже повадились и болярами себя на болгарский лад называть, ну так и этот, выпьет лишнего, и болярство из него так и прёт. О нём так и шутили в таких случаях, что он — уже болярин. А тут как раз и учения успешно прошли, и пирушка небольшая по этому случаю была, после которой, как водится, уже втихаря нашли и обильную добавку. Все тогда хороши были, по совести говоря, не исключая и самого Стемида. Ну и Фрасил этот, как водилось за ним, до болярского состояния как раз наклюкаться успел. И сперва-то просто болярством своим со всяким встречным мерялся, к чему давно уже успели и попривыкнуть, и одно это до беды бы не довело. Но тут челядинку молодую нелёгкая мимо проносила, и глаз не оценённого окружающими болярчонка за неё зацепился. Ах, не уважают они? Ну, сейчас он им всем и на деле покажет, кто тут самый вятший из всех! Как раз и девка очень вовремя попалась — заступил ей путь, да хвать её за титьку, та затрещину ему влепила походя, и только после разглядела, кому влепила. Девка в ступоре, а Фрасил сходу и оплеух ей надавал.

Потом вспомнил, ради чего цеплялся, хвать её под задницу, да на плечо. Девка визжит, брыкается, но разве вырваться ей от гридня без пары дней? Тот только ржёт, да к палатке её несёт, да на остальных оглядывается, все ли увидели и оценили. А когда начали ему говорить, что не дело он затеял, Фрасил вообще в дурь попёр и решил прямо на виду у всех разложить челядинку, да опробовать. Расцепили их, велели девке исчезнуть с глаз, так у Фрасила изобиженного сразу же из всех щелей болярство его попёрло. И челядинка какая-то не уважить целого болярина посмела, а они — что, заодно с ней? Ну и принялся в каждого тыкать, напоминая, кто есть кто. Даже в подпитии Стемид помнил о своём зароке не цапаться с вятшими без крайней нужды, но когда до приёма в гридни считанные дни, и дело это решённое, и отрочество дружинное, считай, уже позади, не следовало спесивому болярчонку холопством его попрекать. По крайней мере — перед всеми. Настолько прямое оскорбление спускать было нельзя. А слово за слово — и в драке сцепились.

И сам хёльг Эрибулл, верша суд, рассудил так. Хайло, хаявщее его не по делу, Стемид расквасил Фрасилу по справедливости. Нос расквашенный, раз уж все свидетели клянутся, что с того же самого удара, не в счёт, а до кучи к хайлу. И рука, которой Фрасил нож выхватил, сломана ему по делу, как и сам нож. А вот за слова о том, на который свой член Фрасил собрался Стемида насадить, снова хайлом сказанные, в хайло и добавить ему кулаком следовало, и тогда он Стемида оправдал бы. А вот носком сапога по указанному члену, да со всей своей молодецкой силы — этого ни оправдать, ни простить никак нельзя. Мало того, что бесчестье вятшему нанёс, так ещё и изувечил его. Сможет ли он теперь и потомство-то иметь? За такое — вон из дружины и обратно в холопы. Без выдачи головой отцу изувеченного, но с отправкой на продажу ромеям первым же караваном. Так мечта и сбылась, что называется. Мечтал ведь к "гречникам" в караван попасть? Попал, только не гриднем в его гребцы и охрану, а живым двуногим товаром с дорогой в один конец.

На хёльга Стемид обиды не держал. Вятшие — его первая опора, а с ними если в ссоре простолюдин, то всегда хоть в чём-то, да окажется виноватым. Да и гридни, ведя его к отобранным для продажи ромеям рабам, объяснили ему по пути, что своим приговором Эрибулл спас ему жизнь. Ну, оправдал бы он его даже, а дальше что? Долго бы прожил в Вышгороде простой гридень, который изувечил сына вятшего? Отец болярчонка уж всяко нашёл бы способ извести его. Да даже и открыто убить. Заплатил бы потом виру, для него не разорительную, и дело с концом. Дворового холопа — тем более. И в любом части Руси дотянулся бы до него рано или поздно. А к ромеям — товар ценный и хорошо охраняемый, и дотянуться труднее, и спрос за него строже. До отправки надо, конечно, поберечься, но как отплывёт караван — считай, от верной гибели спасён.

Да и наказанием продажа ромеям считается достаточным. Это девка пригожая может надеяться в наложницы к толстосуму угодить, да жить у него не хуже вятшей. Или, допустим, мальчонка пригожий для любителей мальчиков, которых у ромеев тоже немало. Евнухи им ещё нужны, но таких им иудеи обычно готовых продают, а сами ромеи парней без вины не кастрируют. А крепких парней покупают обычно для тяжёлых работ. Или на рудники, или в каменоломни, или на стройки, или на судоверфи — найдётся где сильному рабу надорваться. Но это — как судьба сложится. Кто его купит, и как ему повезёт. Для без трёх дней гридня может и по его воинским умениям судьба найтись. От всех богов только отречься придётся, кроме ромейского, а в остальном — может, ещё и они позавидуют ему.

Так бы и гадал Стемид всю дорогу, какая судьба ожидает его у ромеев, если бы не нарвался их караван на запорожцев. Продавать его никому не спешат, сами не холопят, не шпыняют, кормят наравне с собой, да и работают сами наравне с ним. И не только ведь с ним одним так, а со всеми ими. Хорошо обращаются с людьми, обижаться не на что. Да и интересно ведь у них всё. То, что быт ещё толком не налажен, так он у них и у самих не налажен. Видно же по ним, что и сами ещё толком здесь не освоились. И жаль только, что