Громов: Хозяин теней 4 - Екатерина Насута

— А когда я одна, я начинаю думать о… всяком, — осторожно произнесла Татьяна. — Иногда мне хочется плакать. Иногда — убить кого-то. Второе чаще.

Я верю.

В паспорте фамилию любую нарисовать можно, но натуру пером не выправишь.

— Я начинаю злиться… это плохо. Злость отзывается на Птахе. И дар… с ним и без того было сложно, а сейчас вовсе. В больнице же я при деле.

— Почему там⁈ — Мишка вскочил. И сел.

— А где?

— Ты… можно найти какое-нибудь другое занятие?

— Какое? — поинтересовалась сестрица, глядя на Михаила с лёгким прищуром. Вот сдастся братец, тут и думать нечего. Он у нас ещё тот подкаблучник. — Куда мне пойти? В гувернантки? Так рекомендаций нет, да и Тимофея я не брошу, а гувернанток обычно с проживанием берут. Его же к приличному дому и на выстрел не подпустят. Что ещё остаётся? Прислуга? Или вот в проститутки сразу…

— Таня! — Мишка аж пятнами пошёл.

— Ой, да ладно, можно без этого лицемерия. Хорошо. В телефонистки? Или стенографистки? Так у меня пальцы плохо гнутся, писать могу, но медленно. Кому такое счастье надо?

— Тебе нет нужды работать.

Нет. Вот реально. Тех денег, которые мы прихватили, хватит не на один год жизни. Даже если не сильно экономить.

— Нужды нет. Желание есть. И если ты не можешь предложить другой вариант, я отвечу согласием. Уже ответила.

Вот, зараза.

— Тем более Тимофею там хорошо. Роберт Данилович, к слову, придерживается мнения, что многие душевные болезни не стоит лечить, но нужно лишь создать условия, при которых душа сама затянет свои раны. А это покой и та обстановка, которая приятна пациенту. Тимофею же нравится находиться в больнице.

Как и Татьяне.

— Он там меняется… знаешь, неуловимо, но… и Птаха рядом постоянно. Мне даже кажется, что она делится… ну… понимаешь?

Мишка осторожно кивнул. Его тень всё ещё пряталась, а братец, как понимаю, не сильно горел желанием её вытаскивать и воспитывать.

— Я просто чувствую, что нам это нужно. И… здесь я точно с ума сойду.

И снова же, понимаю. Целыми днями торчать в четырёх стенах, развлекаясь лишь чаепитиями с хозяйкой да разговорами о важности устройства личной жизни, — так себе перспектива. У любого нормального человека крыша посвистывать начнёт.

Так что… пускай себе.

А к этому Роберту Даниловичу приглядимся. Глядишь, если человек неплохой, то и пристроим сестрицу, а там и отправим куда, к морю там или где ещё тихо, спокойно и размеренно.

Пускай обзаводится семьёю.

Детишек там рожает.

Обставляет новый дом, чтоб фарфор там, безделушки и занавесочки. И забывает о том дерьме, в котором мы оказались. А с войной мы и сами как-нибудь справимся.

— Извини, — Михаилу, кажется, тоже что-то этакое в голову приходит. Вон, взгляд отвёл. Говорю же, подкаблучник. Татьяна посмотрела на меня. А я что? Я не собираюсь спорить. Мне предыдущий жизненный опыт подсказывает, что незанятая женщина — потенциальный источник проблем.

А их у нас и без того хватает.

— Кстати, Тимофею Роберт Данилович нравится… — завершила разговор Татьяна. — Пейте чай, а то остыл почти. И ещё. Еремей, ты же их сопроводишь?

— А то… всю жизнь мечтал на ещё живых революционеров поглядеть. В этой… как вы там выразились? В естественной среде обитания.

[1] Цитата из письма Ленина в Боевой комитет при Санкт-Петербургском комитете от 16 октября 1905 года. Сокращённый вариант. Полный цитировать не рискну.

Глава 6

Глава 6

Полагаю необходимым принять деятельнейшие меры к изысканию соучастников сих гибельных обществ, внимательно, со всею осторожностью, рассмотреть и определить предмет намерений и действий каждого из них ко вреду государственного благосостояния, ибо, руководствуясь примером августейших предков наших, для сердца нашего приятней десять виновных освободить, нежели одного невиновного подвергнуть наказанию. [1]

Из обращения Государя к министру юстиции князю Вельянову

Нужный дом мы нашли без труда, хотя ехать пришлось прилично. Вообще, как я заметил, если центр города застраивался сообразно архитектурному плану, чтоб тут не хуже, чем там, то окраины жили своей собственной жизнью. И тут находилось место всем, что фабрикам с заводами, что заводским слободкам, выраставшим окрест будто бы сами собой. Местами по-над хаосом строений из кирпича и дерева, часто гнилого или перебранного, вздымались каменные острова купеческих особняков. Сотворённые каждый на свой лад, согласно хозяйским представлениям о красоте и богатстве, они то раскидывали каменные крылья на подпорках-колоннадах, то поднимали миниатюрные башенки или слепили глаза сиянием куполов, мало отличавшихся от храмовых. В общем, кто во что горазд. Судя по виду и этот дом во времена былые принадлежал человеку состоятельному. От той поры осталась чугунная ограда изящного литья, дубовая дверь, ныне подпёртая камнем, и полуголая мраморная девица, стыдливо скрывавшаяся в тени. Сверху на статую падали плети то ли плюща, то ли винограда — без листьев не понять. Справа подпирали прутья разросшегося не в меру куста.

— Ой, вы пришли! — на ступеньки выбежала уже знакомая нам Светлана, ныне обряженная в клетчатое платье с пышною юбкой. — Знаете, я была уверена, что вы примете наше приглашение! А вот Сёмочка сомневался.

— Приму, отчего ж не принять.

Особенно, когда заплатить обещали. И в целом-то.

— Это Метелька. А это дядька Еремей. Ему вот тоже стало любопытственно, чего тут у вас.

Если появление Метельки девицу не удивило, то вот на Еремея она уставилась с подозрением. И даже нахмурилась, явно раздумывая, можно ли пускать нас, таких неожиданных.

— Так мы войдём? Филька говорил, что у вас тут школа.

— Школа? Ах да… и школа тоже. Вам повезло, вы умеете читать и писать, тогда как подавляющее число людей рабочих безграмотны! — она счастливо выдохнула, уцепившись за привычную тему. — Это удручающе! Вы знали, что больше половины детей не посещают школы![2]

— Понятия не имел.

— Вот! Это тот случай, когда общество в слепоте своей отказывается признавать…

— Светик, ты сейчас сходу