Концессионер - Дмитрий Шимохин

Значит, — в Петербург. Что ж, это даже к лучшему. Мои собственные дела все равно вели меня именно туда.

Я вернулся на станцию, к ожидавшим меня жандармам.

— Передумал, господин ротмистр, — бросил я удивленному Соколову. — Едем дальше. В Москву, оттуда — в Питер.

И тут же, в конторе начальника станции, я отправил короткую телеграмму человеку, встреча с которой была мне теперь необходима. Короткую и ясную: «Прибываю завтра. Встречай. Тарановский».

По расписанию, поезда ходили довольно часто. Следующий должен был быть в 6 вечера. Но нашим планам не суждено было сбыться так скоро. Вернувшись на станцию, я обнаружил, что нижегородский поезд, который должен был прибыть с минуты на минуту, задерживается. «На неопределенное время».

— Когда будет? — спросил я начальника станции, замученного чиновника в форменном сюртуке.

Тот лишь развел руками.

— Как Бог даст, ваше благородие. Телеграфировали из Нижнего — задержка.

— Какая задержка⁈ — вскипел я.

— Обыкновенная, — невозмутимо ответил он, привыкший к гневу пассажиров. — Машинист запил. Сменного нет. Ждем, пока проспится!

— Как это — сменного нет? — не понял я. — Поставьте другого машиниста!

— Не положено, — зевнул он. — У каждого паровоза своя бригада. Приписанная к паровозу. Коли машинист захворал, паровоз стоит. Пока его бригада отдыхает, чужую на их машину ставить — не велено. Таков порядок еще при господах французах заведен.

Поговорив еще немного, я узнал много нового про наши железнодорожные порядки. Например, оказалось, что дорога, хоть и связывает два крупнейших торговых города — Москву и Нижний Новгород — совсем не отягощена грузами. Железнодорожные перевозки заказывают немногие — слишком дорогой тариф. Особенно удивительно, что цена перевозки зависит в основном от стоимости перевозимого товара — ее устанавливают как процент от объявленной стоимости. Из-за этого дешевые грузы оказывается перевозить много выгоднее чем дорогие. И еще многое, многое другое…

Мы говорили, а во мне закипала глухая ярость. Не на этого сонного чиновника — на саму систему, этот чудовищный, нелепый, средневековый порядок, где не человек для дела, а дело для человека. В моем прошлом, в XXI веке, на одном тепловозе, сменяя друг друга, работали три, а то и четыре бригады, обеспечивая бесперебойное движение. Американцы, с которыми я плыл по Амуру, с удивлением рассказывали мне то же самое — у них так принято уже давно, с самого начала. Паровоз — это просто машина, тягловая сила: он должен тащить грузы, а не ждать, пока его хозяин-машинист соизволит проспаться. Эх, много же еще придется тут поменять! Много.

Пришлось ночевать в Гороховце, в довольно-таки скверной гостинице с клопами.

Наконец, поутру поезд из Нижнего Новгорода, пыхтя и отдуваясь, показался на станции… Мы тронулись. Но само путешествие показалось мне чудовищно долгим.Дорога была одноколейной, и наш пассажирский состав то и дело загоняли на запасной путь, где мы по полчаса, а то и по часу, пропускали встречные товарняки. И не сказать, чтобы встречных поездов было много — скорее, наоборот — но все-же они здорово тормозили нас.Но делать было нечего — пришлось смириться.

Я сидел у окна, глядя на проплывающие мимо пейзажи. Весна вступала в свои права. Поля уже подернулись нежной, изумрудной дымкой молодой зелени, в перелесках цвела черемуха. Эта мирная, спокойная красота должна была бы умиротворять, но она лишь бередила душу, а мысли мои в это время витали далеко-далеко отсюда.

Тревога об Ольге, на время забытая в дорожной суете, вернулась с новой силой. Почему она уехала? Ведь у нее не было такого намерения… Что заставило ее сорваться с места и броситься в столицу? Может… может, в этом замешан другой мужчина? Она молода, красива, а теперь еще и богатая невеста — лакомый кусок для любого столичного хлыща. Да, мы были повенчаны перед Богом, наспех, почти тайно… но что значит этот перед соблазнами светского общества? А вдруг ей сказали, что я погиб? Сообщили, что она — богатая сирота, теперь снова свободна? Эти мысли жалили, как скорпионы, мешались с тревогой и горечью, и я с нетерпением ждал, когда же этот бесконечный путь, наконец, закончится.

В Москву мы прибыли с опозданием почти на сутки. Но едва я, сопровождаемый молчаливым Соколовым, ступил на перрон, как тут же оказался в объятиях огромного, похожего на медведя, человека в дорогом сюртуке.

— Владислав Антонович! Живой! Здоровый! — гремел бас Василия Александровича Кокорева. Он с силой хлопал меня по спине, и его широкое, бородатое лицо сияло искренней, неподдельной радостью.

— А мы уж тут всякого надумались! Год от тебя ни слуху, ни духу! Думали, сгинул где в своей Сибири!

Я с трудом высвободился из его объятий, коротко представив ему ротмистра, на которого купец лишь мельком глянул, тут же потеряв всякий интерес.

— Дела были, Василий Александрович. Большие дела, — усмехнулся я.

— Да уж догадываюсь! Ты же, чертяка этакой, без большой кутерьмы не можешь! — он экспансивно подхватил меня под руку. — Ну, да что ж мы здесь торчим! Поехали! В трактир к Тестову! Там и поговорим, как люди! Поросеночка знаменитого отведаем, щец с головизною похлебаем!

Трактир Тестова встретил нас шумом, гамом и густым запахом вкусной, сытной еды. В огромном, полном народа зале гремел румынский оркестр, а услужливые половые в накрахмаленных рубахах летали между столами, разнося дымящиеся блюда. Трактир Тествоа — самое «купеческое» заведение Москвы — был весь устроен под вкус московских негоциантов. Он даже назывался нарочито «трактиром», а не «рестораном». Местные воротилы отдыхали тут душой, находясь в кругу своих — без чиновников, без дворян, и уж тем более — без прочей шушеры.

— Значит так, любезный! — скомандовал Кокорев подбежавшему половому. — Вот этих господ — он указал на жандармов — угости «по-нашему», я потом оплачу. А нас с господином Тарановским препроводи в отдельный кабинет — нам потолковать надо!

Едва за нами закрылась дверь, с лица Кокорева тут же слетела маска веселья. Он тяжело рухнул на диван и, распустив галстук, вытер платком потный лоб.

— Ох, Владислав Антонович… тяжело! — выдохнул он. — До ручки доходим, ей-богу!

— И что же у вас не так? Рассказывайте, любезнейший Василий Александрович! Может, поможем горю! — подбодрил его я.

И он начал рассказывать о том, что творится на железных дорогах ГОРЖД. Увы, дело управления такой громадой оказалось очень и очень непростым.