Концессионер - Дмитрий Шимохин

class="p1">— Представляешь, — кипятился он, — на той неделе состав с зерном из Рязани до Москвы две недели шел! Две недели — двести верст! Сначала паровоз сломался — бригада пьяная была, котел сожгли. Ждали, пока из Москвы другой пришлют. Потом едва со встречным почтовым не столкнулись. Беда наша главная — сама дорога: она у нас вся одноколейная. В один путь. Чтобы двум поездам разойтись, один должен часами стоять на разъезде, пропуская встречный. А связи-то никакой! Начальник станции в Коломне и понятия не имеет, вышел ли поезд из Рязани. Ждет, боится лоб в лоб столкнуться. И вот стоят составы, груженые добром на сотни тысяч, стоят сутками, пар жгут, время теряют! А время — деньги! Убытки такие, что волосы дыбом встают! Мы из-за этих проклятых разъездов больше теряем, чем от всех воров вместе взятых! Хоть вторую колею прокладывай, да где ж на это денег взять? Тупик!

Василий Александрович, с потемневшим от огорчения лицом, откинулся на спинку дивана и опрокинул в себя рюмку померанцевой водки.

— А в довершение всего, Владислав Антоныч, ты не поверишь: когда состав прибыл, оказалось, что половина груза по дороге… испарилась! Просто исчезла! Концов не найдешь! Убытки — страшные! Воруют все, от начальника станции до последнего стрелочника! А порядка — никакого. И так — везде, — закончил Кокорев, залпом осушив рюмку водки. — Везде! Денег вбухали — миллионы! А прибыли — кот наплакал. Одни убытки да жалобы.

Слушал я эти жалобы, и не мог отделаться от чувства дежа вю: полтораста лет прошло, а истории — все те же самые! Коррупция, неумелое управление, воровство, бардак… «Не по Стеньке шапка. А ведь Кокорев — из лучших наших управленцев на сегодняшний день!» — грустно подумал я.

Надо ему подсобить. А то совсем мужик изведется.

— А что, если я скажу вам, Василий Александрович, что все это можно исправить? —спокойно сказал я, поддевая на вилку кусок отменной холодной осетрины.

Он уставился на меня с недоверием.

— Как? Нового министра назначить? Или всех воров перевешать?

— Проще, — я взял салфетку и макнул перо в чернильницу. — Нужно просто поменять правила. Ведь прежде всего нужно что? Правильно, чтобы доход был. А как его найти?

— Как? — повторил Кокорев, наливая себе померанцевой водки. — Будешь?

— Нет, спасибо. Чтобы был доход, нужен оборот. Надо увеличить грузопоток по дороге. Для этого надо сделать две вещи. Во-первых, изменить ценообразование.

Взяв салфетку, я начал черкать на ней схему будущего обогащения ГОРЖД.

— Смотри — вот ваши тарифы. Вы берете плату в зависимости от ценности груза. За пуд шелка — рубль, за пуд чугуна — копейку. Это же глупость! Какая паровозу разница, что тащить? Вес и объем — вот что главное! А за ценность груза пусть платит тот, кому это нужно. Введем страхование. Хочешь застраховать свой шелк от утери — плати дополнительно. И это, — я усмехнулся, — будут для нас новые, чистые барыши.

Кокорев молчал, глядя на мою салфетку.

— Но главное, — добил я его, — сами тарифы нужно не повышать, а резать! Вдвое!

— Да ты с ума сошел! — взорвался он. — Мы и так едва концы с концами сводим!

— Вот именно! — я стукнул кулаком по столу. — Ваши тарифы — грабительские. Поэтому фабрикант предпочитает везти свой товар на лошадях, неделями, а не на ваших поездах. Это долго, но дешевле! А если мы снизим цену, к нам хлынет такой поток грузов, о котором вы и не мечтали! Мы потеряем на цене, но вдесятеро выиграем на объеме! Будем оборотом брать.

— Так а как его, объем-то этот, обеспечить? У нас и паровозов, и вагонов — не мильен!

— А для этого, дорогой Василий Алексаныч, надобно ввести «американскую систему»!

И тут я объяснил ему порядок.

— Проблема первая — паровозы, — начал я. — У вас каждая бригада приписана к своему локомотиву. Паровоз — их дом, их корова. Они его холят, лелеют, никого к нему не подпускают. А когда машинист заболел или просто устал — паровоз стоит. Вместе с целым составом. Верно?

Он изумленно кивнул.

— А по-американски — паровоз ничей. Это просто тягловая сила. Машина. Одна бригада довела состав до станции, отцепилась и пошла спать. А ее место тут же заняла свежая, отдохнувшая бригада, села на тот же самый паровоз и повела состав дальше. Никаких простоев. Поезда должны ходить, а не стоять.

— Но… но ведь так они машину угробят! — возразил он. — Чужое — не свое!

— Для этого есть ремонтные бригады на станциях, — парировал я. — Их задача — чинить, а дело машинистов — ездить. Каждый должен заниматься своим делом.

Кокорев замолчал, обдумывая услышанное.

— Проблема вторая — одноколейка. Вечная беда, из-за которой поезда часами ждут на разъездах. Решить ее просто. — Я начертил линию. — Телеграф. На каждой станции, у каждого стрелочника. Чтобы дежурный по станции знал точно, где находится каждый поезд на его участке. Чтобы он мог управлять движением не вслепую, а по четкому графику. И график должен исполняться не-укосни-тель-но!

Кокорев молчал, потрясенно глядя на мою исчерканную каракулями салфетку. Он, практик, делец до мозга костей, мгновенно оценил всю мощь и простоту этих идей. Восторг на его лице сменился азартом.

— Боже мой… Владислав… да ведь это… это ж форменная революция! — торжествующим тоном прогудел он. — Это ж золотое дно! Если хоть половина из этого сработает, мы не то что из убытков вылезем — мы озолотимся!

— Вот и я о том же, Василий Александрович, — усмехнулся я. Рад был видеть, что он не утратил своей купеческой хватки.

И, пользуясь моментом, пока он был еще под впечатлением, я решил перейти к главному. К тому, ради чего я на самом деле и искал этой встречи.

— А теперь, — сказал я, отодвигая в сторону тарелки, — давай поговорим о настоящих деньгах. О настоящих дорогах.

Он удивленно посмотрел на меня.

— Я говорю о Сибири, — продолжил я. — Я ехал оттуда почти два месяца. И я видел эту землю. Это не просто край, это континент. И этот континент умирает без дорог.

Я рассказал ему все. О своей идее Ангаро-Ленской ветки, о богатствах Бодайбо, которые теперь, после собрания, были полностью в моих руках. И о том, что это золото