журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №0 1994 г. - Татьяна Янушевич

еще клеим цепи и развешиваем по всей комнате. И уже нам кажется, что на потолке отражается цветной елочный узор, что из форточки идет свежий сухой запах снега и, смешиваясь с теплом, усиливает праздничный густо хвойный с тонким мандариновым и коричнопряничным ароматом, настоящий елочный запах.

Мы прыгаем, и орем, и пляшем, и представляем для Гали и ее мамы все представления, какие были на наших елках.

Вдруг (а мы ведь никогда не знаем, где он) заходит страшный дед, прямо в тулупе и с ружьем. И он столбенеет в дверях. Мы сбиваемся на Галиной кровати.

— Ладно, не дрейфьте (и так вдруг хитро-страшновато-ласково ухмыльнулся):

— А вы думаете, у меня и правда нет патронов. Есть. Только холостые. Сейчас я вам выпалю салют, —

и он бабахнул в потолок, на пол посыпались газетные обрывки, а дым был приятный.

Потом мы все (дед уходит дальше сторожить) едим картофельные драники, очень вкусный... а на другой день дед запил.

*

Был еще дом напротив нашего, через двор, за заборами, за хитрыми домишками, как в другом государстве.

Вечерами его окошки светятся, — дом почти прозрачен.

Самое любопытное — заглядывать в чужие окна. Пусть и видеть-то всего разноцветные абажуры, пестрые шторы, кусок стены или шкафа, иногда картинку, ...

но это удивительно-дивное многочислие людей, семей, различий. Пытаюсь представить каждого окна жизнь: каждая — особенна, невообразимое разнообразие. .. Невообразима же одинаковость...

Были случаи, я туда попадала.

Это, может быть, целая книга жизни за окнами домов. Возьму один только, первый случай из того дома:

...стою, глазею, вернее, слышу, —

пение, „чарующий голос поющий“,...

стараюсь разглядеть в глубине окна мерцающий (О, еще эта игра стекол) силуэт бледно-белый, все вместе — это „голос поющий" чарующий-мерцающий — игра бликов и звуков.

Не сразу замечаю в окне близко лицо женское, и рука манит меня войти. Завороженно иду к подъезду.

Меня встречает болезненная дама в седой голубой прическе, в английской блузе и длинной необычной юбке. Она улыбается, проводит меня в комнату, странную, словно сплетенную из растений... — Ты ангел, дитя?! — это выходит ко мне другая. Та, из зелени стен, в белом платье, бледные волосы нитями спускаются ниже колен, бледное очень красивое лицо как бы мгновенно вспыхивает румянцем, в глазах восторг (и, теперь я думаю, безумие, экзальтация), она тянет ко мне руки, но не чтобы прикоснуться, а словно моля или отдавая мне что-то невидимое:

— Ты ангел?

— Да, — честно вру я, хотя терпеть не могу ангелов, и сама далека, но не могу же я перечить этой даме, мне восторженно-жутковато. Она все смотрит на меня, и все тянет руки, и вся пылает, и что-то лепечет полувопрошая... Я на все говорю „да“.

— Возьми песнь мою! — она не начинает, но продолжает петь.

Конечно, это она и пела, голос, как струящаяся вода, арфа... световые разливы наполняют комнату, и растения по стенам — водоросли, в них бумажные цветы и китайские птички в неживой своей яркости — словно застывшие в свете воды рыбки, — странный призрачный аквариум с аквамариновым пением, особенно через стекло, —

когда я уже вновь оказываюсь под окном, еще чуть чувствую на плечах касание мягких рук, она .подталкивает меня, та английская, седая, шепчет:

— Ну и довольно, теперь иди, дитя, спаси тебя Бог! Ты первая, кого она захотела увидеть, с тех пор, как потеряла своих... —

Потом я часто подхожу к окнам того дома, он прозрачный на свет, но больше нет пения, и ничего нет, и я уже путаю окна, а может, и дом..., но люблю заглядывать в чужие окна, всех домов, во всех городах, всегда ищу глазами лица...

иногда вдруг промелькнут

Дамы в окнах...

как в карточных домиках безымянные странные

Дамы памяти.

Удивительно! только дописала, и вдруг вспомнила (никогда не связывала): ведь из этого же дома — моя первая память!

Это там было две двери и одна стеклянная. '

За какими окнами я и сейчас реву, завернутая в горчицу?

Как неожиданно замкнулся круг.

Длительность? — секунда.

*

На этом можно было бы остановиться, но память детства неуемна. И то. Этот „круг“ — один из многих возможных, цепочка эпизодов, или лучше, — моментный узор из цветных стеклышек, встряхни, и рисунок — иной. Да и замкнутость случайна.

Детство... (— возраст, возраст, конечно)

детство — мироощущение.

Когда мы слышим или читаем чье-то детство, во многом узнаем себя,

и, рассказывая свое, ожидаем узнавания.

Это дивная общность:

есть Ребенок и есть Мир,

и так во все времена и с любым из нас.

и каждый шаг — открытие,

и каждый вдох — растворение,

ощущение — память: пестрые ожерелья образов, эпизодов, они нанизываются на любые — случайные нити ассоциаций.

Можно выбрать одну и начать сначала, например такую:

То, что бывает вдруг

— Пук! — уж конечно. Это одна из первых поговорок, не детских, но предназначенных взрослыми для детей.

У детей же — все — вдруг!

Это взрывная точка фантазии,

начало возможности,

условно заключенное в формулу: „а что, если?...“

Вдруг звезды просыплются на землю!

Вдруг превратишься в волка!..

Вдруг „кит и слон встретятся“...

......

Да, любое.

Это — свершение, как бы не имеющее ничего заранее, просто детские глаза

— навстречу Миру:

— Вдруг проснулась, в окне громадная луна белая, как дырка в сне;

— а утро — каждый день — вдруг.

А то еще снег выпал !

И дождь — вдруг, и солнце, и весна, ...

— Гости приходят вдруг.

— И все, что находишь, бывает вдруг: фантики, пуговицы, монетки, сучок, на что-нибудь похожий, железки тоже бывают интересные,

четыре листика у клевера, и у сирени пять лепестков, ну, а гриб! его не вдруг и не сыщешь.

— Все, что разбивается и ломается,

И падаешь тоже вдруг...

— Вдруг бывает взгляд. Папин. Синий.

Мы с Папой одни дома.

Сваливает мне под стол игрушки, ставит горшок, чувствует меня ногой.

Сидит работает весь день, молчит.

Мне известно, что мешать нельзя.

Как будто играю, исследую подстол, под столом его колени костисты, чужи, перебираю игрушки, но не называемые вслух, они теряют существование.

Мир без слов тусклый, мертвый.

Мне делается пусто, тоскливо, от молчания рот сводит, тошнота, сижу на полу без движений...

Уже почти в обмороке — вижу вдруг наведенные на меня глаза.