Песнь Итаки - Клэр Норт

и полными юного веселья, когда Одиссей отбыл, увозя с собой цвет мужей Итаки. Приена, возможно, и встречала кого-то из воинов западных островов – но в качестве врагов на острие ее копья, безликих воинов, которых кромсала в запале боя, в отчаянной горячке сражения, где каждая секунда кажется вечностью, а вечность пролетает в мгновение ока. Анаит всегда считала общество мужчин еще более смущающим, нежели общество женщин, и потому остается лишь Урания, которая, прикрыв глаза, вспоминает тех воинов, которых видела уплывающими с Одиссеем. Она не оплакивает их, не скорбит по ним – у нее было двадцать лет на то, чтобы смириться с их отсутствием. По тем, кто был ей дорог, она отгоревала много лун назад; а остальных считала убитыми или утонувшими задолго до настоящего момента. На самом деле, намного больше ее удивило бы появление Одиссея с толпой воинов за спиной, живых и возвещающих о своей великой победе, нежели нынешнее подтверждение их гибели. Но все же… Все же она считает важным вознести молитву за мужей Итаки, как бы они ни погибли, где бы ни блуждали их души.

Анаит не стесняется задавать вопросы, не обращает внимания на то, что сразу же не догадаться обо всем – значит признать собственное невежество и не иметь возможности гордиться своими выводами, пусть даже неверными.

– Но если у Одиссея нет войска, а сам он притворяется бродягой… Что все это значит?

– Значит, он что-то замышляет, – рявкает Приена, скрестив иссеченные шрамами руки на груди. – Обычное дело для Одиссея.

Приена, когда-то ездившая на одной колеснице с Пентесилеей, царицей-воительницей, которой следовало бы стать моей последовательницей, но никогда не поклонявшейся ни одному божеству, терпеть не может Одиссея. Она знала об этом задолго до того, как поступила на службу к его жене, ведь Одиссей был греком, а значит, врагом. Уверенность в том, что он мертв, стала одним из доводов в пользу заключения договора с Пенелопой, в результате которого она стала тайным главнокомандующим царицы.

– Порой и греки платят за убийство греков, – заявила она в ночь заключения этого договора.

– Могу заметить, – ответила тогда Пенелопа, – что именно это я и предлагаю.

С тех пор в их договор были внесены некоторые изменения, но даже так вероятность того, что Одиссей жив, не говоря уже о его появлении на этих берегах, рождала внутри Приены неясные внутренние противоречия, а она предпочитала, чтобы все противоречия разрешались понятно и просто – в кровавой схватке.

Пенелопа видит это, понимает это и обращает прямой взгляд на Приену.

– Ты права, конечно, – произносит она. – И мой сын определенно часть этого замысла. Они начнут убивать женихов.

И снова Приена не знает, что на это ответить. Она, само собой, всегда за то, чтобы убить всех женихов – сама давно уже предлагала, – но это было до того, как царь-тиран пришел претендовать на все сливки. И теперь она застывает, насупив брови и не произнося ни слова.

– Когда ты говоришь «они», – бормочет Урания, – ты имеешь в виду только Одиссея и Телемаха? Двух человек?

Пенелопа качает головой:

– Одиссей появился во дворце в сопровождении Эвмея, а Телемах привез с собой дюжину воинов, которые, как я полагаю, ему преданы. Эвмею, наверное, удастся собрать еще четыре или пять копий… так что, вероятно, будет пятнадцать, двадцать человек.

– И все равно это двадцать против сотни, – отмечает Урания. – При всем уважении к воинской силе твоего мужа, сомневаюсь, чтобы все это кончилось добром.

– Согласна! – рявкает Пенелопа. – Подобное намерение было безумием со стороны моего сына; а теперь в этом безумии замешан еще и мой муж. Однако я не вижу для них другого выхода. Если уж Одиссей вернулся без войска, он не может просто заявиться во дворец и потребовать у женихов удалиться по одной лишь причине его появления. У него нет власти заставить их уйти. Они могут заявить, что он не Одиссей, назвать меня обманщицей, если я поклянусь, что это он, заявить, что это заговор между мной и моим сыном, и изуродовать его труп до того, как появится кто-нибудь достаточно авторитетный, чтобы опознать его. Тогда мы снова окажемся ровно там же, где и сейчас, вот только мой муж будет действительно мертв, а с ним и мой сын. Нет. Одиссей должен убить женихов прежде, чем они поймут, кто он такой. Даже если бы от этого не зависела его безопасность, это акт устрашения. Ввиду отсутствия войска, ему придется доказывать, что он все еще внушает страх, что он по-прежнему величайший воитель на островах. Он должен использовать свою славу, создать легенду о себе самом, чтобы сохранить свое царство. Должно стать известно, что могучий яростный воитель Одиссей вернулся, поверг сотню мужчин, воссоединился с женой и вновь подчинил свои земли копьем и мечом. Легенда – легенда станет залогом его безопасности.

– Легенды – это замечательно, – бурчит Приена, – но ими не убить сотню мужчин.

– Согласна. Определенно мы должны как-то поспособствовать.

– Мы можем собрать женщин, мы можем…

– Незаметно. Безопасность моего мужа – безопасность моего царства – зависит от того, будет ли эта победа казаться исключительно его собственной.

Приена хмурится сильнее. Автоноя откашливается.

– Есть еще те снадобья, любезно присланные твоей сестрой Еленой из Спарты, – замечает она. – И то, что она добавила мужчинам в вино, когда твой сын был при ее дворе, и некоторые… настои посильнее.

– Нужно только убедиться, что эти снадобья пойдут в дело именно в тот момент, когда Одиссей будет готов сделать свой ход, – добавляет Эос. – Если нужно использовать их не только эффективно, но и незаметно.

Пенелопа задумчиво кивает:

– Думаю, мы найдем способ согласовать одно со вторым. Что еще? Без сомнения, женихи попытаются добраться до оружейной, когда поймут, что на них напали. Мой муж подумает об этом и постарается защитить ее – если с годами его мудрость действительно возросла, – но, возможно, мы сможем помочь и тут.

– Если мы собираемся все это сделать, не проще ли будет поговорить с Одиссеем напрямую? – спрашивает Анаит, в награду получая тихий вздох от Эос.

Пенелопа улыбается жрице Артемиды, и улыбка эта больше похожа на оскал черепа.

– Вовсе нет, – со вздохом отвечает она. – Вовсе нет.

– Э-э-э… почему?

– Потому что мой муж проверяет еще и меня. Весь этот маскарад с бродягой, ерунда про матроса с Крита… Это проверка. Он, несомненно, слышал, что случилось с Клитемнестрой, не говоря уже о том, что десять лет в дюнах он просидел из-за другой моей сестры, Елены. Здорово, когда поэты поют о праведной Пенелопе, о верной Пенелопе, одинокой, тоскующей, убитой горем Пенелопе. Но он все-таки мужчина, и честь его зависит от власти над его землями, его воинами и его женой. Ему самому необходимо убедиться в том, что я чиста. Ему нужно удостовериться в моей невиновности, в том, что отчаявшаяся женщина все эти двадцать лет горевала по своему мужу, не видя ни капли радости, лишь день за днем отважно выполняя свой долг во славу его.

Естественно, мне позволено продемонстрировать некоторую сообразительность, чтобы защитить его имя и его сына, – но хитрость? Силу оружия, силу воли, умение править, мудрость, достаточную чтобы преуспеть? Точно нет. Это слишком опасно. Ведь если я проявила хитрость как царица, в чем еще я могу схитрить? Если я могу провести всю Грецию, собрать войско женщин, манипулировать и плести заговоры на пути к успеху, кто сможет утверждать, что я хитростью не заманила к себе в постель какого-нибудь мужчину или не приготовила ловушку, ждущую моего супруга по возвращении? Малейшее подозрение, что я хоть в чем-то неверна, – и он перережет мне горло. Без сомнения, перережет. Без сомнения. И никто его не осудит. Пенелопа – блудница. Пенелопа – жена, возомнившая, что может править. Если другие жены Греции вытворяли подобное, почему не я? И это ничуть не испортит его легенду. Если на то пошло, скорее, сыграет на руку. Несчастный странник Одиссей столько лет блуждал по морям в отчаянном стремлении вернуться домой, преодолел, несомненно, великое множество препятствий, которые остановили бы более слабого