Песнь Итаки - Клэр Норт

– Совет примет решение, – предпринимает очередную неубедительную попытку Эгиптий.

– Нет.

Пенелопа поднимается, произнося это, и слово звенит первым ударом тарана в стены крепости. Мужчины вздрагивают, ведь им никогда раньше не приходилось слышать возражения, так прямо, так твердо произнесенного женскими губами.

– Э-э-э, но… – слабый, неуверенный возглас Эгиптия.

– Нет! – снова резко заявляет Пенелопа чуть громче, вздергивая подбородок, как когда-то делала ее свекровь, и расправляя плечи. Вот он – намек на спартанскую царевну, сестру Клитемнестры, дочь наяды бушующего моря!..

– Это решение принимать не вам. Я определю самый честный способ выбрать мужа – такой, который подтвердит безопасность и правильность моего решения. Сегодня на пиру я объявлю о своих намерениях. А до тех пор я буду молиться и возносить жертвы в память о моем ушедшем супруге. Вы, мужчины, не можете быть столь жестокими, чтобы лишить меня этого.

Слышится неуверенное переступание ног по пыльному полу. Эти мужчины были абсолютно готовы проявить жестокость и лишить Пенелопу любых прав, кроме возможности выбрать нового мужа, нового царя; но жертвы и молитвы – это очень хитрый ход этой хитрой царицы. Согласно верованиям и обычаям этих земель, у Пенелопы есть по меньшей мере семь дней на слезы и раздирание одежд, семь дней на заламывание рук и катание по земле с криками «Одиссей, Одиссей, Одиссей!».

По большому счету, ее готовность сократить это действо до половины дня не кажется такой уж неразумной. Это практически жест доброй воли, думают они. После стольких лет ожидания дела неожиданно пошли быстро, непредсказуемо, опасно. Дыхание, которое затаила земля, теперь рвется на свободу, и даже эти старики, считавшие, что подготовились ко всему, оказываются сбиты с ног его порывами.

Члены совета долгое время намеренно не выбирали кандидата, намеренно не принимали ничью сторону ради собственной безопасности. Они думали, что в запасе у них вечность, и не готовились к тому, что их время выйдет.

Двух отцов это не заботит. Для них время стало врагом, словно весь этот мир, все окружающее в его великолепии было лишь препятствием на пути к воображаемой, мелочной славе.

Такое случается со смертными. С богами нередко тоже.

– Нынче вечером, – соглашается Полибий.

– Хорошо, – ворчит Эвпейт. – Пришло время Итаке выбрать сильного царя.

Следует обмен кивками, но ни единого слова. Слова ничего не изменят и никак не смогут облегчить ситуацию. Затем старики-отцы покидают комнату и скрываются в паутине дворцовых коридоров. Никто не замечает бродягу, притулившегося у двери, ведь тот, несомненно, слишком простоват и глуп, чтобы придать значение услышанным словам.

Глава 12

Медон говорит:

– Начнется резня, вспыхнет война, и Телемах…

Он изо всех сил пытается поспеть за Пенелопой, шагающей по дворцу. Она направляется к свинарнику – не самому подходящему месту для вознесения молитв и жертвенных подношений в память о возлюбленном супруге во время столь насыщенного и кратковременного траура, – но Медон вовсе не собирается спрашивать об этом сейчас.

– Скажи, что у тебя есть план, – выпаливает он, на последнем издыхании ковыляя за спешащей царицей. – Скажи, что у тебя есть хоть какой-нибудь план…

– У меня есть план, – заявляет она, выходя на залитый солнцем двор, где пасутся животные.

– Все происходит так быстро, – жалуется Медон, пока Пенелопа прохаживается туда-сюда, выбирая живность для пира и даже не намекая на праведные молитвы или горькие рыдания, предположительно разрывающие ее скорбящую натуру.

– Где Телемах? Лаэрт знает? Кого бы ты ни выбрала, Телемах бросит ему вызов, и тогда… Ты надеешься, что поединок будет один на один? Думаешь, твой сын сможет победить? Амфином – хороший боец, и я знаю, что он привязан к мальчику, но Телемах настроен против него…

– Медон!

И снова он: этот странный тон, прозвучавший в голосе Пенелопы, как когда она сказала «нет», – такой тревожный, жесткий, неожиданный. Я склоняюсь ниже, кладу руку на плечо царицы, чувствую, как вздрагивает она от моего прикосновения.

– Я вижу тебя, – шепчу ей на ухо. – Я здесь.

– Медон, – повторяет она мягче, тише, взяв его ладони в свои. – Ты был… Когда я приплыла на Итаку так много лет назад, еще совсем юной… Моим долгом было родить наследника – и я родила. Я не походила на сестрицу Елену, я не была Клитемнестрой, ставшей женой Агамемнона, не была и дочерью великого царя. Из-за наследия матери… Даже мой муж иногда разговаривал со мной снисходительно. Называл «прелестницей», «очаровательным созданием». Мы не… Здесь я появилась совсем не для того, чтобы быть личностью. И едва ли – царицей. Но ты обращался со мной, будто я была и тем и другим. Ты говорил со мной о серьезных вещах, словно я достойна твоей искренности. Отвечал на мои вопросы, не высмеивая меня за то, что спрашиваю, ты был… На Итаке я прожила дольше, чем в Спарте, и хотя я не знаю, стал бы мой отец… смог бы со временем посмотреть на меня как… Ты всегда говорил со мной так, словно со мной стоит говорить. Из-за меня самой. Из-за того, кто я. Я не… Здесь я должна бы сказать кое-что… но я думаю…

И вот опять царица в ней борется с женщиной, и победить может только одна. Мать, которой следовало бы крикнуть своему сыну: «Телемах, Телемах, мой Телемах! Мой любимый, мой дорогой мальчик, мой прекрасный малыш!» Дочь, которой следовало бы взять Медона за руку и сказать: «Славный Медон, добрый Медон, у меня были разные матери и разные отцы, но таких, как ты, не было. Если бы я могла выбрать, какой отец мне нужен, я бы выбрала тебя. Я и выбрала тебя…»

Как Эос никогда не попросит другого человека расчесать ее волосы, так и Пенелопа потерпела неудачу. Она потерпела неудачу как мать и как дочь. И все, что ей осталось, – быть царицей. И еще, возможно, женой. И лишь это сейчас имеет значение.

Ее рука выскальзывает из рук Медона. Вместо этого она чуть неловко похлопывает его по плечу и, отводя взгляд в сторону, говорит:

– Давненько вы не виделись с Уранией, я думаю? Может быть, тебе стоит навестить ее. У нее есть домик на Кефалонии, в окружении цветущих садов, божественно пахнущих по вечерам; там так мирно! Очень спокойное место. Может быть, на несколько дней? Всего лишь на несколько дней…

А здесь, наверное, Медону следовало бы сказать: «Пенелопа. У меня никогда не было дочери. У меня не было дочери, но, если все идет к концу, если наш мир скоро рухнет, позволь мне остаться рядом с тобой». Такие слова ему следовало бы произнести, но сегодня перед ним стоит не испуганная спартанская царевна, которую он когда-то знал, не робкая новобрачная и не свежеиспеченная мать, заливающаяся слезами. И не просто Пенелопа велит ему уйти, а его царица. Медон не думал, что его сердце может разбиться. И он с удивлением, почти с облегчением осознает, что оно может.

– Моя госпожа, – говорит он и понимает, что не уверен, что следует добавить. Затем: – Моя царица. – Его рука сжимает ее, влага скапливается в уголках стариковских глаз.

Пенелопа сжимает его руку в ответ и тоже не знает, как подобрать слова, чтобы сказать что-то искреннее и важное.

Давайте пока быстро взглянем, что еще в этот момент происходит во дворце, и особенно – с одной конкретной рабыней, о которой поэты скажут потом много хорошего: с Эвриклеей.

Эвриклеи нет на кухнях.

Эвриклеи нет в парадном зале.

Она не несет оливки из кладовых, не толчет зерно, не чистит рыбу, не бранит юных служанок, таскающих воду из колодца.

Ее отсутствие многие не замечают. Просто день их становится чуточку радостнее без ее ядовитого языка и злобных взглядов. Слишком редко мы останавливаемся, чтобы насладиться красивым рассветом, блеском чудесного летнего утра, лаской нежного вечернего ветерка, обращая внимание лишь на бури