Песнь Итаки - Клэр Норт

человека только для того, чтобы обнаружить, что жена осквернила супружеское ложе изменой. Само собой, он был бы вынужден убить меня. Было бы слабостью не сделать этого. Очередная женщина, которую нужно держать под охраной, не заслуживающая доверия, очередное предательство со стороны слабого пола. Так что, вы сами видите, придется сыграть в эту игру, если я хочу остаться в живых.

Женщины обдумывают ее слова. Приена и Анаит заговаривают практически одновременно, не давая осмотрительности заглушить рвущиеся слова:

– Мы должны убить его.

– Это глупая игра.

Улыбка Пенелопы не тускнеет, несмотря на порывы обеих женщин.

Эти мысли – они приходили и ей в голову.

Они не возникали у нее до того самого момента, когда она разгадала притворство бродяги, но в ту самую секунду мелькнула идея: а что, если?..

Что, если бы она закричала: «Этот бродяга, этот злодей, этот бесчестный человек! Он пытался коснуться меня! Он пытался поцеловать меня в губы, как он смеет?!»

Женихи всегда жаждут – жаждут угощения, власти, крови, всего, что поможет доказать их мужественность, – и Телемах был бы застигнут врасплох и не успел бы ничего поделать, лишь стонал бы и визжал, пока разъяренная толпа волокла бы его отца во двор, чтобы забить до смерти.

И все могло бы вернуться на круги своя.

Пустая постель, спокойное царство, угроза возможной войны.

Это было бы так просто. Так ужасно, ужасно просто…

Но вот это слово – угроза.

Прольется кровь. Это ей тоже известно. В какой-то момент хрупкий мир рухнет и прольется кровь, неважно, жив будет Одиссей или мертв, это произойдет. Но если он будет мертв и, хуже того, если она будет хоть как-то причастна к его гибели, что сделает тогда ее сын? Станет еще одним Орестом, обезумевшим от рек крови.

И потому такого не должно быть.

И потому взамен должен рухнуть ее мир.

– Я прожила отличные двадцать лет, – шепчет она, обращаясь к ночи, к пустоте, к полуночному ветру, ко всем сразу и ни к кому особо. – Я царствовала, признают ли это прочие или нет. Я же могла родиться рабыней или троянкой… Моя жизнь была намного лучше, дамы, царствовать с вами в качестве совета было намного лучше. Но мы знали, что этот день так или иначе придет. Либо будет найдено тело Одиссея, и у меня не останется другого выбора, кроме как выйти замуж еще раз и смотреть, как мои земли захватывает война; либо Одиссей вернется, и я распрощаюсь со своей властью – с той властью, которой мы добились с вами вместе, – и снова стану просто женой. Одиссей возвращается, и да, для всех здесь это стало сюрпризом, и нет, от его возвращения нам никакой особой пользы, поскольку на самом деле он возвращается без войска преданных солдат, готовых поддержать его притязания на трон. Но это произошло. Это происходит. И от того, как мы себя поведем, зависит все.

Брови Приены сходятся у переносицы. Она хочет убить Одиссея. В глубине души она это знает. Из всех царей Греции, приплывших в Трою, он был единственным, не вызывавшим у нее особых чувств, ведь ей казалось, что даже в разгар битвы он оставался всего лишь мелким царьком, которому против воли пришлось подчиниться, когда более сильному соседу-задире потребовалась его помощь. Но сейчас этот мелкий царек вернулся на Итаку, на те острова, где внезапно, необъяснимо Приена нашла некое подобие дома, подобие мира после того, как все, что у нее было прежде, сгорело. А он сожжет все снова. Она знает это. Ее костяшки белеют от того, с какой силой она сжимает рукоять меча, но все же она не выхватывает его, не скалит зубы, не выкрикивает свой боевой клич. Возможно, мудрость в конце концов придет и к ней, к моей деве-воительнице… Возможно, мой шепот достигнет ее ушей до того, как придет конец.

И тут Урания поднимает морщинистую, покрытую пятнами руку и говорит:

– Простите меня за прямоту, но, даже если Одиссей каким-то чудом выживет в битве с сотней женихов, возможно отравленных, что случится потом? Ведь они – сыновья царевичей и знатных греков. Они – отпрыски важных людей на западных островах. Эвпейт контролирует поставки зерна с Дулихия, а Полибий – перевозки с Гирии и торговый флот на Левкаде. Что случится, когда Одиссей прикончит их сыновей в собственном дворце? Да, я знаю, что это его дворец и формально в глазах богов у него будет право убить любого, кто осмелится косо взглянуть на его жену, – это все хорошо и замечательно. Но мы что, правда полагаем, что на этом битва будет окончена? Это разожжет ту самую войну, которую мы вот уже десять лет изо всех сил пытаемся предотвратить. Отцы, бывшие врагами, побратаются, чтобы отомстить за убитых детей, и тогда что? Может быть, Одиссею с двадцатью соратниками и удастся перебить целый зал пойманных врасплох пьянчуг. Но Одиссею с двадцатью соратниками не удержать дворец. Что тогда?

Ответа ни у кого нет. Урания фыркает, воздев руки к небу.

– Что ж, хоть я с вами до конца, надеюсь, вы не осудите, если я буду с вами мысленно, с борта быстрой лодки. Все вы, безусловно, можете ко мне присоединиться. У меня есть родственница на Пилосе, с чудесным…

– Их нужно заставить понять, – перебивает ее Пенелопа, чуть повысив голос, в котором пробиваются неуверенные нотки. – Эти отцы отправили сыновей попрошайничать у моих ног. Забрать у меня то, что мне не принадлежит. Это изначально было возмутительно. У моего мужа, как ты уже сказала, по законам богов есть полное право убить их. Мы должны… заставить их понять. Если бы я убила женихов, я нарушила бы все заветы – как женщина и как хозяйка. Но мой муж не связан моими заветами. Однако ты права. Горе отцов… Будут последствия.

– Что мы должны делать? – спрашивает Эос тихим, как падающее перо, голосом.

Пенелопа, полуприкрыв глаза, кивает в никуда.

– Послать гонца к Электре в Микены. Тайно, само собой. Урания, как быстро ты сможешь получить от нее весточку?

– С попутным ветром? За три-четыре дня, с помощью богов.

Ветер будет попутным; Посейдон не заметит моего касания, направляющего морской бриз.

– Так и сделай. Мы сослужили хорошую службу Оресту с Электрой, очень хорошую… выходящую за рамки союзных обязательств. Они задолжали Итаке. Они задолжали мне. Остается молиться, чтобы они помнили о своих долгах и предприняли все, что нужно, своевременно.

– Это не совсем вписывается в легенду об Одиссее, – ворчит Приена.

– Верные соратники прибыли отпраздновать его возвращение?.. Дети Агамемнона радостно отправляют свиту и послов почтить великого героя?.. Вот как будет звучать легенда, – отвечает Пенелопа. – Героизм и доблесть – а не гражданская война.

– А если Микены не откликнутся? – шепчет Эос.

– Тогда нам останется только держаться. Приена… Я знаю, ты сражалась за Итаку, а не за меня и не за моего мужа. Я это знаю. Но, надеюсь, теперь ты сражаешься за нечто большее. Если до этого дойдет, смогут ли женщины – сможешь ли ты – выстоять?

Приена никогда не опускала взгляда ни перед кем – будь то смерть или царская особа, – не прячет она взгляда от Пенелопы и сейчас. Ответ она дает далеко не сразу, хочет убедиться, что уверена в своих словах, что выбрала свой путь. Настолько, насколько это возможно. И наконец…

– Мы сражаемся за Итаку, – провозглашает она. – Я не знаю твоего мужа. Мне не нравится твой муж. Но если одной битвой мы сможем предотвратить войну, которая сожжет эти острова до основания… Я буду драться. На этот раз.

Пенелопа коротко кивает в знак понимания.

– Спасибо, Приена. Подготовь женщин.

Кивок в ответ – и уже сгусток тьмы растворяется в тенях.

Женщины из этого совета не жмут друг другу руки, не прижимаются лбом ко лбу или плечом к плечу перед уходом. Некоторые из них охотно попробовали бы в более спокойные времена – а что, Анаит как-то убедила Приену плясать у огня, пылавшего перед лесным храмом, петь, смеяться и кружиться в хороводе с веселыми женщинами островов; а Эос с Автоноей за долгие десять лет успели понять, что лед одной и огонь другой