Мой Тёмный Амур - Алексей Вячеславович Гришин

Валентин поднимает руку и пренебрежительно гладит большим пальцем мою липкую от эликсира щеку. Мои брови ползут вверх. Я точно не ослышалась? Вот уж от кого я не ожидала типично амурского поведения с неуместным флиртом, так это от него. Его рука на моем лице, идиотское предложение секса, который мне даром не нужен, но подается как великое счастье, – от всего происходящего с души воротит. Размахнувшись, я почти успеваю отвесить ему пощечину, но Валентин ловко перехватывает мое запястье в нескольких сантиметрах от своего лица. Зато благодаря этому он хотя бы перестал трогать мою щеку. Усмехнувшись, он проводит языком по моим пальцам. Я вздрагиваю, но Валентин крепко удерживает мое запястье и обхватывает мои пальцы губами. Меня передергивает от отвращения, и я наконец-то выдергиваю руку из его хватки, а после торопливо вытираю ее о футболку.

– Меня от тебя тошнит, – искренне говорю я. – Ты абсолютно омерзителен.

Валентин сухо смеется, а я вдруг с ужасом чувствую, как дрожь в ногах не утихает, а, наоборот, становится сильнее. Я потратила всю магию Нептуна на освобождение от заклятия – как выяснилось, зря, – и теперь во мне тают последние ее крупицы. Как только она иссякнет окончательно, начнется побочное действие, и в данной ситуации нужно оказаться подальше отсюда и в безопасности. Мне действительно пора уходить.

Я делаю шаг назад. Хочется оставить последнее слово за собой, не уступать победу в матче этому ублюдку.

– Ты пожалеешь, что связался со мной. – Получилось театрально, но уж ладно, зато голос не дрожит. – У меня еще есть время, чтобы ты пожалел.

– Жду с нетерпением, – пожимает плечами Валентин и возвращается к камину.

Смотреть там уже не на что, огонь погас. Валентин берет из поленницы еще несколько деревяшек, нагибается и начинает раскладывать их поверх тлеющих углей. Подходящий момент, чтобы треснуть его чем-нибудь по затылку, пока он отвлекся, но от амура таким способом не избавишься. Нас можно убить только поцелуем. И кстати об этом…

– Если я умру через тринадцать дней, ты, получается, тоже? – с надеждой спрашиваю я.

Но конечно, это было бы слишком хорошо.

– Ты целовала меня с искренними эмоциями, а я просто убивал тебя, – отвечает Валентин, не отрываясь от камина. – Я уже давным-давно выяснил, что поцелуй убивает, только если хоть немного им наслаждаться.

Если Валентин желал меня задеть, у него получилось. Конечно, я целовалась впервые, сравнить не с чем, но когда все происходило, в глубине души я не сомневалась, что мой партнер наслаждается не меньше моего. Ладно, если честно, то момент поцелуя был потрясающим. Никогда не скажу этого вслух, но перед лицом смерти можно не врать хотя бы себе.

Мне хочется снова поинтересоваться, зачем Валентин это сделал – и со мной, и с другими, – но от покинувшей меня магии становится так плохо, что я молча разворачиваюсь и ухожу. Словесную победу придется признать за Валентином. Да и все остальные победы тоже. Теперь, когда беседа завершена, я понимаю, что он вообще не ответил на мои вопросы. Я не узнала ничего полезного, кроме того, что Валентин – та еще мразь.

У выхода из зала приходится схватиться за косяк, поскольку в глазах резко темнеет, и я едва не падаю. Несколько секунд сжимаю пальцами лакированную доску, надеясь, что Валентин до сих пор поглощен разведением огня и не увидит моей слабости. Сжав зубы, я направляюсь через анфиладу комнат к выходу. Все время боюсь услышать за спиной шаги, но в доме тихо. Иногда я останавливаюсь, чтобы перевести дух.

От использования волшебной воды откат всегда куда хуже похмелья, но раньше я не пила так много и даже не представляла, насколько плохо становится от подобного количества. Ноги заплетаются, и я хватаюсь за стены, чтобы не упасть. Добравшись до центральной лестницы, я вдруг понимаю, что где-то на пути к ней потеряла шлепанцы. Зато я почти вырвалась на свободу, это главное. Телефон все еще в кармане. Сейчас подышу воздухом, вызову такси, и все будет нормально.

Лестница деревянная и гладкая. Оказалось, не только ее перила отполированы прикосновениями сотен людей, но и ступени тоже. У меня темно в глазах, и я слишком поздно замечаю, как неловко поставила босую ногу на самый край. Она соскальзывает, и я падаю с лестницы.

Сила тяжести тащит меня вниз, болью вспыхивает колено, потом спина и голова. Тело кубарем катится по ступеням, в какой-то момент сворачивается в особенно неудачную позу, и ногу раздирает острая боль. Я вскрикиваю и понимаю, что лежу ничком у подножия лестницы. Правая голень безумно, оглушительно болит. Скосив взгляд, я обнаруживаю перелом. Никогда еще не ломала себе кости. У меня попросту нет опасных увлечений, которые могут способствовать подобным травмам.

Боль такая яркая, что почти освежает. Отвлекает от мыслей о смерти. Пока у тебя что-то может так сильно болеть, ты совершенно точно жив. Сжав зубы, я пытаюсь сесть. Не выходит. Больше всего я боюсь, что на шум явится хозяин дома. От мыслей о нем меня мутит. Как я могла так сглупить? Как могла его поцеловать? Если Валентин и в самом деле с помощью заклятий не заставлял меня целоваться, значит, он прав и в глубине души я сама этого хотела. А значит, я сама заслужила все, что случилось.

Попытки встать отнимают последние силы. Откат от волшебной воды, падение с лестницы, вина и ужас от того, как сильно влипла, – все сливается внутри в уродливый ком, и я перестаю бороться. Растягиваюсь на мраморном полу и слегка передвигаю сломанную ногу так, чтобы она по всей длине соприкасалась с приятно холодной плиткой. Просто полежу, а дальше потом разберусь.

Ощущение такое, будто меня утягивает на дно болота. Глаза закрываются, и я теряю сознание.

Глава 5. Падение

Я прихожу в себя оттого, что на меня смотрят. На самом деле я наверняка очнулась от боли или неудобной позы, но первое, что осознанно чувствую, – тяжелый взгляд. С трудом поднимаю опухшие веки и вижу, как на нижней ступеньке лестницы стоит Валентин и, сложив руки на груди, разглядывает меня. Я со стоном пробую встать, но ничего не получается. Опять он! Сейчас я готова отказаться от планов превратить его жизнь в ад хотя бы на тринадцать дней и согласна просто умереть прямо сейчас, лишь бы никогда больше его не видеть.

– А я все