Ассасин 1: миссия в Сараево - Алим Онербекович Тыналин

Анна слегка поджала губы, явно не одобряла такую компанию, но лишь кивнула.

— До свидания, Александр. Надеюсь, еще увидимся.

Когда остальные участники кружка ушли из кафе, Крупский подозвал хозяина.

— Стефан, поставь нам бутылку твоей лучшей водки. Будем знакомиться как следует.

Хозяин, невысокий поляк с густыми усами, принес бутылку «Житней» и два граненых стакана.

— За знакомство, — поднял стакан Крупский.

— За взаимопонимание, — отозвался Борисов.

Они выпили. Крупский внимательно следил за реакцией собеседника. Водка была крепкой, но русский даже не поморщился.

— Расскажи о себе, Александр, — предложил Крупский, наливая по второй. — Как русский офицер докатился до жизни такой, что водку с польскими мятежниками пьет?

В глазах Борисова мелькнула усмешка.

— А ты, Иван, расскажи, как простой кузнец такие умные слова знает. «Нежелательные элементы» — это не из словаря пражского рабочего.

Крупский замер. Черт возьми, попался. Но отступать поздно.

— Самоучка, — буркнул он. — Книжки читаю.

— Какие книжки? — не отставал Борисов. — И где их берешь? У пана Ковальского?

— Слушай, — Крупский наклонился ближе, понизив голос. — Хватит игрушки играть. Я знаю, что ты не тот, за кого себя выдаешь. И ты знаешь, что я не простой кузнец. Так давай чистосердечно. Кто ты такой?

* * *

Иван Крупский. Только это имя не было настоящим, как не была настоящей вся его нынешняя жизнь.

На самом деле его звали Казимир Орловский, и родился он в семье мелкого чиновника в Радоме, в тридцати верстах от Варшавы. Отец, Ян Орловский, служил письмоводителем в уездной управе, мать Катажина вела хозяйство и воспитывала троих детей, Казимира и двух его младших сестер, Марысю и Анелю.

Жили они скромно, но счастливо. Отец, хоть и служил российской администрации, в душе оставался поляком и дома говорил с детьми только по-польски. Мать рассказывала сказки о временах Речи Посполитой, пела народные песни, учила молиться по-католически.

Казимир рос смышленым мальчиком, хорошо учился в городском училище, мечтал поступить в гимназию, а потом в университет. Мать говорила, что из него выйдет хороший адвокат или врач, а отец скромно надеялся, что сын займет место повыше в губернской администрации.

Все переменилось в январе 1905 года, когда Казимиру исполнилось семнадцать.

В Радоме начались рабочие волнения. Железнодорожники и рабочие местных заводов требовали повышения жалованья и восьмичасового рабочего дня. К ним присоединились гимназисты, студенты, мелкие служащие. По городу ходили патрули казаков, на улицах стояли пулеметы.

Ян Орловский оказался меж двух огней. Как чиновник, он обязан был исполнять распоряжения начальства, но как поляк сочувствовал бастующим. Губернатор требовал от всех служащих подписать лояльную декларацию и доказать ее делом, предоставить списки неблагонадежных.

Отец отказался. Тихо, без громких слов, просто сказал, что не может предавать соседей.

Его арестовали 15 января, в день рождения Казимира. Обвинили в связях с революционерами и пособничестве беспорядкам. Через неделю Ян Орловский умер в тюремной камере. Официальная причина — сердечный приступ. На самом деле его забили до смерти во время допроса.

Мать не выдержала потрясения. Катажина Орловская скончалась через месяц, оставив троих детей без средств к существованию. Дом пришлось продать за долги, сестер отдали в монастырский приют, а Казимира взял дядя, Стефан Крупский, который служил околоточным надзирателем в Варшаве.

Дядя был полной противоположностью отца. Он давно отрекся от патриотизма, стал рьяным сторонником империи, исправно доносил на неблагонадежных соседей. Казимира он взял не из родственных чувств, а из расчета. Ему нужен был бесплатный слуга и помощник.

Три года мальчик прожил в доме дяди как приживала. Стефан Крупский не давал денег на учебу, заставлял работать по хозяйству, унижал при каждом удобном случае. «Твой отец был дураком, — говорил он. — Из-за дурацких принципов угробил семью. Ты хоть должен быть поумнее».

В 1908 году дядя устроил племянника на службу в охранное отделение, сначала наружным наблюдателем, потом секретным агентом. «Государство кормит тех, кто ему служит верно», — наставлял он Казимира.

Молодой Орловский с остервенением взялся за новое дело. Он хотел забыть о прошлом, стать другим человеком. Принял фамилию дяди, изучил русские манеры, научился грубому солдатскому жаргону. И обнаружил, что у него талант к работе провокатора.

Первый серьезный успех пришел в 1909 году. Казимир внедрился в кружок польских гимназистов, которые печатали прокламации в подвале дома на Маршалковской. Три месяца он завоевывал их доверие, рассказывая придуманные истории о репрессиях против своей семьи. Руководил кружком шестнадцатилетний Витольд Заремба, внук расстрелянного в 1863 году повстанца.

В ночь перед арестом мальчишка доверился Казимиру: «Иван, если меня арестуют, передай матери, что я не опозорил памяти отца». Через час жандармы окружили подвал. Витольда расстреляли при попытке к бежству. По крайней мере, так записали в протоколе. На самом деле Казимир видел, как мальчика добивали прикладами, когда тот уже лежал раненый.

За это дело Орловский получил первую премию и повышение. Но больше месяца не мог спать без кошмаров, в которых отец спрашивал его: «Зачем ты убил мальчика, Казимир?».

Второй случай произошел два года назад, зимой 1912 года. Казимир разрабатывал группу рабочих-социалистов с Варшавских заводов. Среди них была молодая швея Ядвига Новакова, девушка удивительной красоты и чистой души, которая искренне верила в справедливость и равенство.

Она влюбилась в «товарища Крупского», и он почти ответил ей взаимностью. Почти поверил, что может начать новую жизнь.

Но когда пришло время ареста, профессиональный долг взял верх. Ядвигу приговорили к каторге в Сибири. Перед отправкой она передала ему через охранника записку: «Прости меня, Иван. Я все еще люблю тебя, хотя знаю, кто ты такой».

Казимир сжег записку, но слова выучил наизусть. Иногда по ночам он повторял их, как молитву или проклятие.

После этого он стал еще жестче, еще расчетливее. Научился не привязываться к жертвам, видеть в них только материал для операций. Это помогало работать эффективнее, но делало его все более одиноким и озлобленным.

За шесть лет он провалил дюжину революционных кружков, отправил на каторгу сотни людей. С каждым успехом рос в чинах и благосостоянии. Купил квартиру в приличном районе, хорошо одевался, откладывал деньги.

Но по ночам к нему приходили кошмары… Отец, умирающий в тюремной камере. Мать, плачущая над гробом. Сестры в монастырских рясах, с погасшими глазами.

Он убивал боль водкой и работой. Чем больше революционеров арестовывали по его доносам, тем больше казалось ему, что он мстит за отца, не тем, кто его убил, а тем, кто заставил его пойти на смерть.

В глубине души Казимир Орловский знал, что стал предателем