Ассасин 1: миссия в Сараево - Алим Онербекович Тыналин

И теперь, сидя напротив этого загадочного Борисова, он чувствовал, что встретил достойного противника. Кто бы он ни был, конкурент или враг, игра обещала быть интересной.

Глава 7

Коллега

Я внимательно посмотрел на Крупского, стараясь сохранить выражение легкого недоумения на лице. В его глазах читалось что-то хищное, настороженное. Опытный охотник почувствовал добычу.

— О чем ты говоришь, Иван? — произнес я с деланным удивлением. — Я же представился. Александр Борисов, служу в штабе округа. А ты действительно кузнец, как сказал?

Крупский усмехнулся и налил еще по стакану.

— Ладно, будем играть в эти игры. — Он откинулся на спинку стула. — Расскажи тогда, где служишь. Конкретно. Какой отдел, кто начальник, сколько получаешь жалованья.

Я без колебаний выдал заученную легенду, добавив детали из памяти настоящего Бурного о службе в военном ведомстве. Крупский слушал внимательно, иногда перебивая уточняющими вопросами.

Некоторые из них были явными ловушками. Он спрашивал о людях, которых не могло быть в штабе, о процедурах, которых не существовало.

— Интересно, — пробормотал он, допив водку. — А скажи, что думаешь о нынешней ситуации в стране? Куда катится Россия?

— Уже говорил в кафе. К краху, если не изменится политика в отношении народа. В том числе самых разных национальностей.

— Это ты для публики говорил. А здесь только мы с тобой. — Крупский наклонился через стол. — Может, расскажешь, что на самом деле думаешь об этих польских мечтателях?

В его голосе прозвучала провокационная нота. Он пытался заставить меня выдать истинное отношение к полякам, рассчитывая услышать пренебрежение или цинизм настоящего шпиона.

— Думаю, что они искренние люди, — ответил я осторожно. — Заблуждающиеся, возможно, но искренние.

— Заблуждающиеся? — Крупский прищурился. — В чем именно?

— Верят в возможность мирного решения национального вопроса. — Я сделал глоток водки, чувствуя, как алкоголь начинает действовать на непривычный к нему организм Бурного. — Не понимают, что власть не берут просто так, а отбирают силой.

— Ага! — Крупский торжествующе стукнул кулаком по столу. — Вот мы и добрались до сути. Значит, считаешь, что нужны решительные действия?

Я понял, что он пытается втянуть меня в обсуждение террористических методов. Классический прием провокатора.

— Решительные — не значит кровавые, — уклончиво ответил я. — Есть много способов борьбы.

— Какие, например? — не отставал Крупский.

— Организация протестов, пропаганда, создание широкой сети сочувствующих, — ответил я осторожно. — Силовые методы — это крайность, к которой прибегают от отчаяния.

Крупский откинулся на спинку стула, его глаза заблестели в свете керосиновой лампы.

— Пропаганда… — протянул он, наливая еще по стакану. — А знаешь, Александр, я сам когда-то верил в силу слова. — Он сделал глоток и задумчиво покрутил стакан в руках. — В пятом году, когда начались волнения, мне было семнадцать. Мы печатали листовки, произносили речи, верили в справедливость.

— И что случилось? — поинтересовался я, чувствуя подвох.

— Случились казаки. Нагайки со свинцовыми наконечниками и сапоги с железными набойками. — Крупский мрачно усмехнулся. — Половину наших арестовали, остальные разбежались. А я понял, что слова хороши, когда у тебя есть сила их подкрепить. Иначе это просто треп.

Он изучал мое лицо, ожидая реакции. Я кивнул сочувственно.

— Тяжелый урок. Но разве из этого следует, что нужно сразу браться за бомбы?

— Не за бомбы, — поправил Крупский. — За организацию настоящего сопротивления. Которое может дать отпор. — Он наклонился ближе. — А ты что, никогда не участвовал в чем-то подобном? Такой образованный, сознательный…

— Я военный, — напомнил я. — У нас свои методы выражения недовольства.

— Какие же?

— Подача рапортов, отказ от выполнения незаконных приказов, — соврал я. — Армейская система не терпит открытого бунта.

Крупский выглядел разочарованным. Первая попытка не удалась.

Он снова наполнил наши стаканы, водка плескалась в них, отражая огонек лампы.

— Знаешь, — заговорил он после паузы, — есть вещи, которые меняют человека навсегда. — Голос его стал мягче, почти доверительным. — У меня была девушка. Катажина. Работала на текстильной фабрике, но мечтала учить детей, стать учительницей.

Я насторожился. В его тоне появилась искренность, которой не было в рассказе о студенческих волнениях.

— Красивая была, умная. Читала запрещенные книги, верила, что Польша когда-нибудь освободится. — Крупский уставился в стакан. — Влюбился я в нее как дурак. Готов был ради нее на все.

— И что с ней случилось? — спросил я, чувствуя, что это важно.

— Предала, — коротко бросил он. — Оказалось, работает на охранку. Все наши разговоры, планы, все докладывала своим кураторам. Когда арестовали всю группу, только я один успел смыться.

Он выпил залпом и с силой поставил стакан на стол.

— После этого я понял, что доверять нельзя никому. Особенно красивым женщинам с умными глазами. — Крупский пристально посмотрел на меня. — А у тебя были такие истории? Когда женщина ломала всю жизнь?

Я помедлил с ответом, делая вид, что водка развязывает мне язык.

— Была одна… — начал я неуверенно. — В Петербурге, еще когда в училище учился. Дочь генерала, красавица. Казалось, что любит искренне.

— И?

— А оказалось, что батюшка ее проверял моих сослуживцев через дочку. Выясняла их политические взгляды, кто что думает о режиме. — Я покачал головой. — Когда узнал, дело чуть ли не до дуэли дошло.

Крупский кивнул, но я видел, что он опять не поверил до конца. Слишком простая история для человека с моим прошлым.

— Женщины — вечная загадка, — философски заметил он, снова наливая водку. — Никогда не знаешь, что у них на уме. А ты как к ним относишься теперь? После того случая?

— Осторожно, — ответил я. — Очень осторожно.

— И правильно. — Крупский поднял стакан. — За осторожность в любви и в политике.

Мы выпили. Алкоголь начинал сказываться на мне. Мысли текли чуть медленнее, контроль ослабевал.

— Скажи, Александр, — начал Крупский, откидываясь на спинку стула, — а что ты думаешь о справедливости? Не в общих словах, а по-настоящему.

— В каком смысле? — уточнил я.

— В прямом. Существует ли справедливость в этом мире? Или это выдумка для простаков?

Вопрос неожиданный, и я чувствовал, что это очередная ловушка.

— Справедливость — понятие относительное, — ответил я осторожно. — То, что справедливо для одного, может быть несправедливо для другого.

— Дипломатичный ответ, — усмехнулся Крупский. — А если конкретнее? Вот, например, справедливо ли убить одного человека, чтобы спасти сотню?

— Философский вопрос. Зависит от обстоятельств.

— А если этот один — невинный? Но его смерть спасет много других невинных?

Я понял, что он ведет меня к опасной теме. Водка туманила рассудок, но инстинкт самосохранения еще работал.

— Невинных убивать нельзя, — твердо сказал я. — Это граница, которую нельзя переходить.

— Красиво говоришь, — кивнул Крупский. — А если у тебя нет выбора?