Тихая пристань - Анна Рогачева

— Значит, выхода нет, — констатировала она, наливая ему в миску похлебку.

— Нет, — глухо ответил он, сжимая голову руками.

В этот момент Арина подошла к столу и села напротив.

А если… выход будет не для тебя одного? — сказала она очень тихо. — Если Лексей и те, кто за ним, вдруг… окажутся той ниткой, что тянет за собой всю ткань? И порвут ее не в твоем конце, а у самого пана?

Иван медленно поднял на нее глаза. В них плескалось непонимание, тень надежды и животный страх.

— Что… что ты задумала?

— Ничего, — отрезала Арина, отодвигая миску. — Я просто женщина, Иван. А ты подумай. Кому ты больше нужен: тому, кто делает из тебя пса на цепи, или… — она сделала паузу, глядя ему прямо в глаза, — … или тем, кого эта цепь душит?

Она не стала говорить «семье». Он не был готов к этому слову. Но «деревня»… это он мог понять. Это была его территория, его, как он считал, владение. Пусть и искаженное ядом.

— Подумай, — повторила она и ушла к детям, оставив его сидеть над остывающей похлебкой, с лицом человека, в чьем темном мире только что блеснул слабый, немыслимый луч.

На следующий день Арина снова отправила Петьку на «разведку» к кабаку, но с иной инструкцией: не следить за отцом, а запомнить Лексея. Мальчик вернулся, глаза горят азартом сыщика.

— Высокий, мам, в сером кафтане, лицо длинное, усы черные. Ходит не спеша, всех видит. Заходил в кабак, вышел с каким-то мешочком, пошел к усадьбе. Не напрямую, огородами.

— Молодец, — похвалила Арина, вручая ему кусок лепешки. Ее подозрения подтверждались. Связь была прямой.

Вечером пришла Акулина, и Арина поделилась с ней своим, еще сырым, планом.

— Ты с ума сошла! — ахнула та, услышав суть. — Натравить своего же мужа на этих оборотней? Да он тебя первую сцапает и выдаст, лишь бы с него гнев отвели!

— Не натравит, — поправила Арина. — Помочь ему увидеть, кто его настоящий враг. Он боится Лексея и тех, кто за ним. Но его страх — слепой. Нужно сделать его зрячим. Направить.

— И как ты это сделаешь? — скептически спросила Акулина.

— Через то, что он понимает, — сказала Арина. — Через обиду. Лексей его унижает, считает за вещь. Нужно, чтобы Иван это ощутил не в пьяном угаре, а на трезвую голову. И чтобы… чтобы у него был свидетель. Кто-то из деревенских, кого он уважает.

— Староста Федот, что ли? — фыркнула Акулина. — Так он с Гаврилой в одной упряжке!

— Нет, — покачала головой Арина. — Не Федот. Самогонщика Семеныча.

Акулина замерла, уставившись на нее.

— Семеныч? Да он продаст душу за лишнюю полтину! Он им и поставляет-то всю эту отраву!

— Именно поэтому, — холодно улыбнулась Арина. В ее глазах вспыхнул тот самый огонек, который когда-то позволял ей выигрывать споры с ревизорами. — Семеныч — трус. И он дорожит своим делом. Если дать ему понять, что игра пошла слишком грубо, что от его зелья может случиться беда, которая докатится и до него… он испугается. И испуганный человек ищет, на чью сторону встать. Или хотя бы, как от греха подальше отпрянуть.

— И как ты до него достучишься?

— Через его слабость, — просто сказала Арина. — У его внучки, слышала, свадьба скоро. А жених, тот самый Марфин сын, в моей рубахе пойдет. Все будут говорить о мастерице, что шьет так, что вещи будто живые. Семеныч суеверен. Он придет. За оберегом для молодых. А я с ним поговорю.

Акулина долго молчала, разглядывая Арину, словно впервые ее видя.

— Голубка ты моя… да ты не мастерица, ты — голова. Из тебя бы воеводу… — она покачала головой. — Ладно. Рискнем. Я про свадьбу разнесу. А ты… готовь свои узоры.

Глава 13

Свадьба сына Марфы стала событием. И не столько из-за самого торжества, сколько из-за рубахи жениха. Слух о чудесной вышивке, что не просто скрыла дыру, а превратила ее в диковинный оберег, облетел всю округу. Арина, еще не совсем окрепшая, сидела в своей избе, но ее присутствие ощущалось на том пиру без нее. Гости тыкали пальцами в замысловатый узор, шептались. И, конечно, вспоминали про Арину. Про ее хлеб. Про ее странное спокойствие после побоев. Про то, как Иван стал будто тише.

Через день после свадьбы, как и предсказывала Акулина, на пороге появился Семеныч. Невысокий, сутулый, с хитрющими глазками-щелочками и вечным запахом браги, от которого воротило нос.

— Здравствуй, Арина, — заговорил он, виляя и не глядя прямо. — Слышал, ты рукодельница знатная. Умоляю, помоги старику. Внучке на счастье оберег нужен. Чтобы дом — полная чаша, да чтоб… чтоб лихо стороной обходило.

Арина, не вставая с лавки, кивнула на табурет.

— Садись, Семеныч. Оберег сделать могу. Но обереги, они… требуют чистоты. Не только рук, а и помыслов. Заказчика.

Семеныч заерзал.

— Я чего… я ничего. Дело свое делаю.

— Свое дело, — повторила Арина, беря в руки простую льняную тесемку. Ее пальцы начали двигаться сами, завязывая узелки — старый, забытый способ плетения наузов. — Дело, которое может гореть, как тот спирт, что ты гонишь. И жечь не только глотку.

— Ты о чем? — испуганно спросил Семеныч.

— О том, Семеныч, что твой самогон стал слишком крепок. Не для веселья, а для помутнения. Ты поил Ивана, моего мужа. Поил так, что в нем человек умирал, а зверь просыпался. Кто тебе заказывал такой специальный напиток? Лексей?

Семеныч побледнел так, что даже веснушки на носу выделились.

— Я… я не знаю никакого Лексея! Я всем одно и то же продаю!

— Врешь, — спокойно сказала Арина. Она не повышала голос, но ее тихий, ровный тон был страшнее крика. — Иван слюной исходил, рассказывал, как после твоего «особого» угощения в голове у него чужие голоса звучат. Ты не просто торгуешь, Семеныч. Ты травишь. По заказу.

Она закончила плести тесемку. Простой узор из узелков вдруг показался ему страшной паутиной.

— Если с Иваном что случится, — продолжила Арина, глядя на свою работу, — если его злость, которую ты в него вливаешь, выплеснется не туда… если он, к примеру, узнает, кто его настоящий отравитель… как думаешь, Лексей и пан Гаврила тебя прикроют? Или сдадут с потрохами, чтобы самим чистыми остаться? Виноватым будешь ты один, Семеныч. Тот, у кого аппарат и руки в сивухе.

Хитрый старик понял все сразу. Его мелкая, торгашеская душа отлично считала риски. Он вскочил.

— Да я не виноват! Он сам приходил, деньги платил, говорил, для особого