Фантастика 2025-157 - Александра Антарио

Значит ли это, что из меня тянули силу?

Может быть, какая-то сила была и у той девки? Только меньше, чем у меня. Или иная?

Но как это могло происходить?

Я спрашивала бабушку, почему женщина, обладающая силой, может скинуть ребенка. И получила внятный ответ – ребенка убили. Еще в ее утробе.

Да, и такое бывает.

Мы получаем свою силу от Рода и Живы. Мужчины от Рода, женщины от Живы, мы рождаемся и живем с ней. Будем мы ею пользоваться или нет, проснется она или останется спящей, то никому не ведомо.

А вот когда человек силой не обладает, а ему хочется…

Есть волхвы, есть ведуньи, а есть и ведьмы-колдовки. Это те, кто заключил сделку с Рогатым и силу от него получил. Да не задаром та сила получена. И что человеку надобно делать…

А с каждого свой спрос.

Одной женщине надо было первенца в жертву принести, второй по ложке крови в день пить. Человеческой. Третьему раз в месяц надо было убивать. Не важно кого, лишь бы убить. У четвертого все дети безумными рождались. Много таких примеров, и думать о них страшно.

А еще ведьмы и колдуны люто ненавидят таких, как мы. Нам сила от рождения дана, а они страшную цену платят. Понять, что сила дается не просто так, что с ней и ответственность приходит, – это они не в состоянии.

Да не о том речь.

Могло ли так быть, что с ведьмой я встретилась, сама того не понимая? И стала одной из жертв?

Я не могу найти ответа.

Те годы я жила как в тумане, я пытаюсь что-то вспомнить, но… ничего необычного не происходило! Терем, муж, свекровь, сенные девушки и боярышни, придирки и огорчения, книги и службы в храме…

Не было ничего ТАКОГО!

Никто у меня кровь не брал, никто со мной никаких ритуалов не проводил.

Никто…

Да что ж происходит-то?! Жива-матушка, вразуми, дай понять! Помоги разобраться!

Только бы слишком поздно не было…

* * *

Ох и страшно было Фёдору! И чтобы развеять свой страх, решил он поехать поразвлечься.

Куда?

А на Лобную площадь.

Есть такое страшненькое место в Ладоге. Есть [36].

Раньше несколько таких мест было, на которых людей казнили, сейчас одно осталось. Приказал государь Иоанн Михайлович еще лет двадцать назад, дабы людей криками и прочим не отвлекать сверх меры, а преступников через половину города не возить – устроить все в одном месте. Тут тебе и Разбойный приказ рядом, и Пыточный. Вышел за ворота, пару шагов прошел – и на плахе.

Или на колу.

Или…

Много разных казней придумано, и мучаются люди страшно. А Фёдор…

Смотрел на него Михайла – и тошно парню становилось. Мерзостно как-то.

Наслаждается он? Любопытствует?

А ведь и верно.

Чужой боли радуется, сосет ее, ровно клещ громадный, соками наливается. Вот и румянец на щеках заиграл, глаза заблестели.

А Лобная площадь же…

Несколько помостов пыточных, люди ходят вокруг, палачи своим делом заняты. На одном помосте кнутом секут кого-то, на втором плаха от крови алая, видно, только что кого казнили, рядом на колу человек корчится – уж и не человек. Так, остаток жизни в нем теплится – и все.

Фёдор мимо прохаживается, палачей подзывает, любопытствует, сам к кнуту примерился, удара не нанес, но задумался.

Михайле на то смотреть страшно и тошно было.

Омерзительно.

Сам там очутиться мог бы, сложись судьба чуточку иначе.

Нет? Повезло?

А ведь мог бы. И под кнутом, и на дыбе, и каленым железом… Михайла-то все это и видел, и дружки его так заканчивали. Любоваться?

Да его б воля – все б он тут под корень снес! Камнем закатал! Чтобы и думать о таком забыли, чтобы все казни за стенами высокими проводились и были быстрыми да безболезненными. Отрубили голову – и все тут. Мигом единым [37].

А Фёдору в удовольствие. Наслаждается он!

А это что?!

Колдуна поймали? Ах нет! Ведьму!

Ведьмой девчонка оказалась, может, лет двадцати, рыжая да конопатая, глазами сверкала злобно, когда тащили ее к помосту каменному. Один он такой, а на нем – столб, от жара почерневший. И хворост собирают, водой поливают…

Фёдор уставился, вот-вот слюна по харе потечет по жабьей, а Михайла ближе посунулся, помощника палача пальцем поманил, монетку в пальцах покрутил.

– Это чего будет?

– Ведьма это. У боярина в полюбовницах была, боярыню отравила, самого боярина привораживала, на бояричей покушалась.

– Я смотрю, на ней и следов пытки не видно. Созналась, что ли?

– Сама во всем призналась, и пытать не пришлось, да. И что зелье варила, что подливала, что на кладбище за пальцем мертвеца да листом крапивы ходила – все сама. Охота ей, понимаешь, боярыней стать. А там бы и боярин за женой отправился.

– А дознались-то как?

– Сынок боярский без любимой подушки не засыпал. Уложили, успокоили, так ночью проснулся, реветь начал. Нянька за подушку – нет ее. Искать стали, ну и увидели, как эта дура в подушку подклад зашивает. А как поняла она, что все, не будет хорошего, так и полезла из нее злоба, зависть полилась. Записывать за ней не успевали.

Михайла покивал раздумчиво.

Что ж. И такое бывает.

Мало ли кому боярин подол задрать изволит, когда всякая дура боярыню из-за того травить начнет да на детей покушаться, хорошего мало будет.

– И что с ней теперь?

– Сожгут, понятно. Вместе с ведьмовством ее.

Михайла опять кивнул. Монетка из рук в руки перешла.

– Благодарствую.

И к Фёдору.

– Ведьму жечь будут, царевич. Дымом провоняем.

Фёдор на него только рукой махнул. И остался посмотреть.

И как несчастную к столбу привязывали, а она ярилась да плевалась.

И как хворостом обкладывали, обливая его ледяной водой.

И как поджигали его, и мехами дым отгоняли – не задохнулась бы ведьма проклятая раньше времени…

Фёдор смотрел не отрываясь, каждой секундой наслаждался. А Михайла…

На ведьму он не смотрел, противно было. А вот крики слышал. И запах чуял, а уж когда на Фёдора посмотрел…

Вот тут Михайлу и пробрало.

Кинулся он за ближайший помост – и так там проблевался, что чуть кишки не выплюнул. До того мерзко ему было видеть от пота блестящее, влажное лицо царевича, глаза его выпученные, язык, который губы облизывает…

Фёдор наслаждался.

Каждой минутой мучений несчастной, каждым криком, каждым стоном наслаждался.

Определенно, что-то с ним не так.