Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

Пустой, давящий, размазанный, как эхо далёких шагов в коридоре, который ведёт туда, откуда нельзя вернуться.

Кто-то уже знал.

Мирослав опустил поднос, сел. Взял ложку. Медленно помешал кашу, но не ел. Чай остывал, но не грел. Всё это было механическим, как на затёртой плёнке, где кадры крутятся в замедленном темпе, а сцена будто сжалась, будто воздух внутри неё стал гуще, плотнее, липче.

— Говорят, особый приказ.

Слухи разлетаются быстро, но кто говорил? Откуда? Насколько далеко это пошло?

Сколько людей в этой столовой уже знают о нём больше, чем он сам?

Он поднял голову.

На секунду его взгляд пересёкся с чужим — чей-то омега-санитар наблюдал за ним слишком пристально, но, встретившись с ним глазами, тут же отвернулся.

Не случайность.

Кто-то говорил.

И чем дальше он вглядывался в эту привычную суету, тем яснее понимал: всё не так, как должно быть.

В какой-то момент он почувствовал движение.

Неуловимое, постороннее, выбивающееся из ритма шумной столовой, где звуки накладывались друг на друга, мешались, размывались, но не оставляли ощущения вторжения. Этот шаг был другим.

Чётким.

Направленным.

Мирослав понял, что кто-то стоит рядом, прежде чем поднял голову.

Санитар. Молодой. Хрупкий. Лицо слишком напряжённое для обыкновенной просьбы. В глазах скрытое беспокойство, замаскированное под равнодушие. В руках — маленький сложенный вдвое лист бумаги.

«Такого не бывает».

«Так не передают простые сообщения».

— Доктор Миргородский, передали для вас.

Голос — ровный, но внутри него вибрирует что-то тонкое, почти неслышимое, как дрожащая струна.

«Передали?».

— От кого?

Санитар пожимает плечами. Движение слишком быстрая, слишком механическое.

— Не знаю. Сказали просто передать.

Просто.

Просто?

Слово висит в воздухе, настолько абсурдное, что Мирослав невольно замирает. Просто передать записку врачу? В больнице, где каждый шаг, каждый взгляд, каждое слово фиксируется? В мире, где случайности редкость, а совпадения почти не существуют?

«Кто сказал? Когда? Почему?».

«Что в этой бумаге?».

«Что должно дойти до меня так, чтобы никто не знал, кто отправил?».

Но он не спрашивает.

Пальцы сами тянутся к сложенному листу. Тонкая бумага кажется ледяной.

Санитар остаётся стоять ещё мгновение. Мирослав ощущает его дыхание, лёгкий запах антисептика, напряжённость каждого мускула, скрытую, но ощутимую.

«Он нервничает. Почему?».

Но тут же, без лишних слов, санитар разворачивается и уходит.

Не оглядывается.

Не замедляет шаг.

Просто исчезает в толпе.

Оставляя чуть согретую чужими пальцами записку на краю его стола.

Записка легла на край стола невесомо, но вес её был несоизмеримо больше, чем казалось.

Осторожнее.

«Некоторые вопросы не требуют ответов».

«Что?».

Глаза пробежали по строчкам быстро, но мозг отказался сразу принять смысл. Мирослав перечитал снова. Затем ещё раз, медленнее, осознавая каждое слово, каждую скупую букву, впившуюся в бумагу тонкими, острыми линиями.

Гул столовой будто растворился. Всё, что окружало его секунду назад, стало далёким, словно он внезапно оказался за стеклом, за которым люди продолжали есть, говорить, смеяться, ругаться — но это больше его не касалось.

Только бумага.

Только пять слов, вложенных в чужие руки и оставленных на его столе.

«Кто?».

«Почему сейчас?».

«Они знают? Они предупреждают? Или это что-то другое?».

Он не заметил, как пальцы сжали лист плотнее. Бумага зашуршала, слегка согнулась под давлением, но Мирослав не разжал хватку. Кожа на затылке похолодела.

«Осторожнее».

Осторожнее с чем? С кем?

Кто-то пытался предупредить его? Или направить в нужную сторону?

Или это был намёк?

Угроза?

Он огляделся.

Никто не смотрел прямо на него.

И всё же он чувствовал взгляды. Те, что не нуждаются в подтверждении, те, что скользят по тебе украдкой, ждут реакции, оценивают, запоминают.

Кто-то знал.

Кто-то наблюдал.

«Но кто?».

Мирослав не разжал пальцев. Записка осталась сжатой в руке, тонкой и почти хрупкой, но не менее острой, чем лезвие, оставленное в темноте для того, чтобы его нашли.

Значит, знают не только пациенты.

Кто-то в больнице в курсе.

Но кто?

Он оглянулся, позволяя глазам бегло пробежаться по помещению, будто просто разглядывает обстановку, но на самом деле ищет что-то конкретное.

Только что?

Чей-то взгляд? Признак волнения? Лишнее движение?

Ничего.

Никто не смотрел прямо на него. Никто не делал ничего подозрительного. В столовой всё шло своим чередом: кто-то смеялся над грубой шуткой, кто-то отмахивался от предложенной папиросы, кто-то ел молча, сосредоточенно. Но что-то всё-таки было не так.

Он чувствовал это.

Врач из хирургии — высокий, с узким лицом и вечным запахом спирта, — что-то говорил коллеге, кивал в сторону выхода. Его рот двигался, но Мирослав не слышал слов, только следил за его жестами, за этим лёгким, почти ленивым движением головы — но почему тогда оно казалось таким целенаправленным?

Группа санитаров у дальнего стола, омеги, которым обычно нет дела до политических разговоров, замолкли, едва он их заметил. Один из них резко отвёл взгляд в сторону, будто бы интересовался чем-то на подносе, хотя секунду назад смотрел прямо на него.

Слишком много деталей.

Слишком много чужих лиц.

Обычно он не чувствовал себя чужим в этой больнице, но сейчас… Сейчас каждый человек казался либо наблюдателем, либо соучастником.

«Кто-то знал больше, чем должен был».

И теперь вопрос не в том, пытались ли его предупредить, а в том, кого именно он должен бояться.

Он посмотрел на записку в своей руке.

«Некоторые вопросы не требуют ответов».

Это было предупреждение?

Или намёк, что за ним уже следят?

И тогда…

Какой из этих вопросов он уже задал?

Он больше не мог есть.

Еда перед ним вдруг потеряла вкус, словно это был не суп, не хлеб, не чай, а что-то чужое, неподходящее, ненастоящее. Ложка зависла над тарелкой, и он почувствовал, как рука непроизвольно напряглась, пальцы сжали металл сильнее, чем нужно.

Он больше не мог здесь сидеть.

Больше не мог дышать этим густым воздухом, пропитанным запахами чая, хлеба, сваренных в спешке каш. Они вдруг стали тяжёлыми, как горький привкус в горле, который невозможно