Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

потому, что устали — хотя усталость тоже была, но другого рода, та, что оседает в плечах, в мыслях, в молчании, которое внезапно перестаёт казаться неловким.

Здание общежития уже было видно впереди. Серый фасад, тёмные окна, редкие жёлтые квадраты света, в которых кто-то всё ещё не спал. Оно казалось чужим и родным одновременно — пристанищем, в котором можно закрыть за собой дверь, но не сбежать от себя.

— Спасибо, что вытащил.

Голос Мирослава звучал глухо, но в нём не было ни тяжести, ни насмешки.

Николай ухмыльнулся, легко, почти лениво, бросая на него короткий взгляд из-под полуприкрытых век.

— Ну, не мог же я позволить тебе умереть там от скуки.

Пауза.

Смеха не последовало, но он и не был нужен.

Каждый из них понимал, что речь шла не только о прогулке.

Николай первым зашёл в здание.

Поднялся по ступеням, прошёл в коридор, чуть помедлив на секунду у входа — то ли в ожидании ответа, то ли просто машинально, не осознавая. Потом исчез за дверью, и лишь приглушённый скрип половиц под ногами напомнил, что он ещё там, внутри, рядом.

Мирослав остался стоять.

На пороге.

Вдыхая ночной воздух, ощущая его на губах, на щеках, в пальцах, которые слегка покалывало от холода.

Город за его спиной продолжал дышать.

Но теперь тишина была другой.

Не той, что давит.

Не той, что ложится грузом на грудь.

Просто тишиной.

Он медленно повернулся, открыл дверь, вошёл.

Закрыл за собой.

И позволил себе, наконец, выдохнуть.

Глава 61

Тени за спиной

* * *

Москва всё ещё спала. Тёмные стены общежития были пропитаны ночной сыростью, тишина висела вязко, настойчиво, будто не хотела отпускать, будто сама понимала — этот день будет долгим.

Мирослав проснулся раньше, чем обычно.

Не потому что выспался — скорее наоборот. Сон был разорван, как старая простыня, лоскутами, в которых невозможно разобрать цельную картину. Мысли приходили обрывками, короткими вспышками: голоса без лиц, тени без форм, вопросы без ответов.

«Почему я?».

«Что именно он хочет?».

«Как себя вести?».

Глубокий вдох.

Но воздух — тяжёлый, густой. Как будто даже он был другим.

Он медленно сел на кровати, потер шею. Спина затекла, мысли — нет. Они всё ещё копошились в голове, не давая ни ясности, ни облегчения.

Лёгкий скрип половиц.

Общежитие уже начинало просыпаться. За стеной кто-то кашлянул, на другом конце коридора прошаркали шаги, затем тишина, снова тишина, слишком наполненная, слишком давящая.

Он встал.

Движения механические.

Каждое утро одно и то же: натянуть халат, босыми ногами пройти к умывальнику, нагнуться, включить кран.

Вода ледяная.

Она хлещет по лицу, ударяет в виски, стекает по щекам. Но не даёт ожидаемой бодрости.

Не пробуждает.

Просто даёт ощущение чужого холода на коже.

Он смотрит в мутное зеркало.

Смотрит на себя.

Но это не он.

Это чужой человек, с чужим взглядом — напряжённым, усталым, внимательным. Как у того, кто уже знает, что ошибаться нельзя.

«Спокойно. Не думай об этом».

Руки скользят по лицу, вода стекает, но чувство липкой тревоги не уходит.

Халат.

Он привычно ложится на плечи. Не слишком тяжёлый, но всё равно давит.

Впереди — утро.

Впереди — день, который уже нельзя изменить.

Коридор был наполнен тишиной, но это была тишина, которая всегда означала больше, чем просто отсутствие звуков.

Не та, что даёт покой. Не та, что укрывает, как тёплое одеяло, позволяя отдохнуть, расслабиться, на секунду забыться. Нет, эта тишина была иной — напряжённой, растянутой, готовой в любой момент разорваться, рассыпаться глухими голосами, чужими шагами, неожиданными взглядами.

Мирослав вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.

Коридор встретил его холодным воздухом — ночь ещё не до конца ушла из этих стен, застыв в углах, в сквозняках, в мокрых следах на деревянном полу.

Гулкие шаги.

Кто-то торопился по лестнице, двигаясь быстро, но тихо — почти крадучись. В другом конце коридора раздалось приглушённое ворчание, короткий звук стула, отодвинутого по полу, затем — тишина, снова тишина.

«Слишком тихо».

Но даже в этой тишине жизнь уже начиналась.

За стеной кто-то кашлянул — громко, с надрывом, как человек, который давно уже не здоров, но привык не жаловаться. Потом — звук воды в раковине, короткое бурчание, ворчливый голос:

— Чёрт, опять горячую выключили.

Громкий стук посуды.

Металлический лязг — кто-то в соседней комнате гремел кружками, ложками, высыпая сахар в чай слишком резко, точно нервное движение, слишком короткое, слишком резкое.

Мирослав шагнул вперёд.

Обычное утро. Обычный день.

Но что-то в воздухе не то.

«Я сам себя накручиваю. Это просто коридор. Просто люди, которые готовятся к смене».

Но тогда почему слова за дверью, чуть дальше по коридору, цепляются в сознание?

— Да, бумаги-то подписаны, но…

Голос мужской, чуть сдавленный, будто человек не хочет говорить громко.

Молчание.

Неестественная пауза, слишком долгая.

Будто он решил не договаривать.

Мирослав невольно замедляет шаг, вылавливая в воздухе что-то ещё — напряжение, едва уловимую осторожность.

Но собеседник не отвечает.

И голос не продолжает.

Слышно только движение, скрип пола, чужое дыхание.

«Бумаги».

Какие бумаги? Что-то медицинское? Или нечто совсем иное?

Он не знает, но ощущение остаётся, как слабый привкус во рту после крепкого чая.

Ещё секунда — и он заставляет себя идти дальше.

Не замедляться.

Не оглядываться.

«Скорее всего, просто совпадение».

Но в мыслях этот обрывок фразы уже осел, намертво, будто чернильное пятно, которое не отмыть.

Столовая встретила его тёплым, густым воздухом, запахом овсянки, крепкого чая и дешёвого табака, смешанных в тяжёлую, липкую массу, оседающую на коже. Здесь всегда пахло так — как будто усталость самих стен впитывалась в воздух, пропитывала еду, добавляла в неё оттенок ночного дежурства, недосыпа, тяжёлых разговоров, от которых хотелось избавиться, но которые не отпускали.

Он взял поднос.

Медленно, почти машинально.

Каша, ломоть чёрного хлеба, чай, настолько тёмный, что напоминал отвар из коры. Всё как