Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

Как будто столовая стала теснее.

Как будто стены чуть сместились, пододвинулись ближе, сократили расстояние.

Он бросил короткий взгляд на записку.

«Некоторые вопросы не требуют ответов».

Эти слова уже въелись в память. Они останутся там, что бы он ни делал.

Но оставлять бумагу здесь он не мог.

Он сложил её медленно, как будто в этом действии был смысл, который никто, кроме него, не мог разгадать. Как будто сминая бумагу, он пытался подавить внутри себя нечто большее — не страх, нет, а что-то сродни инстинкту, внутреннему предупреждению, что всё зашло слишком далеко.

Вставать приходилось медленно, сдержанно, чтобы не привлечь лишнего внимания.

Но внимание уже было.

Это не нужно было видеть — он знал.

Он прошёл к урне. Бросил записку внутрь. Но слова остались.

Он уже не мог их выбросить.

Они застряли внутри, как крючок, как острый осколок, который невозможно вытащить.

Мирослав прошёл к выходу, стараясь не смотреть по сторонам.

Не искать взглядов.

Не отвечать на них.

Но он чувствовал их.

Чувствовал, как за спиной кто-то задержал дыхание.

Как кто-то отвернулся слишком быстро.

Как воздух стал другим.

Теперь он точно знал: эта встреча — не просто формальность.

Глава 64

Тень, что смотрит из темноты

* * *

Кабинет казался слишком большим, слишком тихим, слишком пустым, хотя в нём ничего не изменилось. Те же шкафы, те же стопки бумаг, те же едва потрескивающие лампы, отбрасывающие тусклые отблески на края стола. Мирослав сидел, согнувшись, ладонь сжимала ручку так крепко, что суставы пальцев побелели, но он не записывал ничего, не делал никаких пометок — строки перед глазами расплывались, теряли форму, становились чёрными пятнами, которые наползали друг на друга, сплетаясь в бессмысленный узор. Снова те же цифры, снова те же фамилии, снова истории болезней, диагнозы, предписания. Всё это должно было иметь смысл, всё это должно было работать, но сейчас — сейчас это было чем-то далёким, ненастоящим, словно из другого мира.

Он попытался сосредоточиться, заставить себя вычленить хоть одну значимую деталь, но мысли разбегались, словно испуганные звери, и каждое слово, которое он читал, ускользало из сознания, оставляя только отголоски — пустые, гулкие, лишённые веса. Мир словно завис, замедлился, но при этом неумолимо шёл вперёд, будто незримая рука тянула его к неизбежному, медленно, капля за каплей, не оставляя выбора. Часы на стене тикали размеренно, тяжело, словно давили на виски, словно отсчитывали не время, а мгновения между решением и его последствиями. Он слышал этот звук внутри себя — чёткий, ясный, такой же беспощадный, как всё, что окружало его в этом месте.

Он провёл пальцами по лбу, попытался сбросить напряжение, но пальцы наткнулись на ледяную кожу. Ему было холодно, хотя воздух в кабинете застоялся, стал тягучим, наполненным запахом старых документов, чернил и чего-то ещё, трудноуловимого, но неотступного. Мирослав медленно опустил руку на стол и почувствовал, как накатывает странное, липкое ощущение — инстинкт, глубинный, животный, то, что нельзя было выразить словами, но что несло в себе предчувствие. Оно сидело где-то в подреберье, растекалось по позвоночнику, напоминало, что он — омега в чужом мире, мире, где ошибки не прощают, где альфы правят не просто законами, а самой сутью жизни.

Он закрыл глаза, на мгновение задержал дыхание. Всё внутри него требовало действий, требовало решения, но это была та ловушка, из которой не выберешься движением. В этом и была самая страшная суть власти — не в криках, не в приказах, не в насилии. Нет, она была в этом ожидании, в этой тишине, в этих документах, которые следовало подписать, в этих часах, что отмеряли его время с каждым секундным ударом.

Отступить нельзя. Продолжать нельзя.

Он разжал пальцы, и ручка скатилась на стол, сделав короткий, почти незначительный звук. Но даже этот звук врезался в сознание, как напоминание, что он здесь, что он существует. Но вот вопрос — пока ещё существует?

Он открыл глаза и посмотрел на бумаги перед собой. Чёрные строки снова начали складываться в слова. Но теперь в этих словах не было ничего важного. Потому что важное начнётся вечером.

Дверь приоткрылась без стука, словно и не было никаких преград между внутренним миром, в который Мирослав запер себя, и внешним, всё ещё наполненным голосами, движением, рутиной, в которой он больше не находил смысла. Николай Смирнов шагнул внутрь, привычно не дожидаясь приглашения, но не сразу заговорил — сначала просто стоял, опершись плечом о дверной косяк, держа в руке стакан чая, как будто этот жест мог сгладить ту пустоту, что разливалась в воздухе между ними.

Мирослав не поднял головы. Он знал, что Николай смотрит на него. Знал, что тот не скажет ничего сразу, что сначала будет изучать, взвешивать, искать намёки, которых, впрочем, не было. Только замерший в воздухе вопрос. Только беспокойство, которое ещё не оформилось в слова, но уже легло между ними напряжённой тенью.

— Ну, доктор, — голос Николая звучал ровно, почти небрежно, но в нём чувствовалось что-то слишком мягкое, слишком выверенное. — Ты как перед расстрелом.

Мирослав позволил себе оторваться от бумаги. Не потому, что слова Николая его задели — скорее, потому что он устал видеть перед собой лишь сухие строки, которые перестали иметь значение.

— Отличное сравнение.

Губы Николая дрогнули в намёке на усмешку, но глаза оставались напряжёнными. Он вошёл, беззвучно поставил стакан на стол и сел напротив, чуть откинувшись на спинку стула.

— Я серьёзно, — его голос потерял лёгкость, и теперь в нём звучало то, что он хотел сказать изначально. — Может, ты не пойдёшь?

— Это не тот случай, где можно отказаться.

Их взгляды встретились. Николай не отвёл глаз, но Мирослав чувствовал, что тот ждёт — не просто ответа, а чего-то большего, чего-то, что объяснит почему.

Тишина между ними заполнялась едва слышными звуками: приглушённым тиканьем часов, потрескиванием старого дерева в полу, шелестом бумаги под пальцами Мирослава, который так и не отложил документы. Как будто внешние звуки могли притупить то, что происходило внутри.

— Я не знаю, что у тебя происходит, — наконец сказал Николай, подаваясь чуть вперёд, сцепляя пальцы в замок. — Но ты ведёшь