Литания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

холма тяжелое метательное орудие и в бою начали палить из него, да с такой скоростью – ты подобного в жизни не видывал, а лейтенант знай орет, поторапливает: живей, живей, шевелись! Пару раз, не поверишь, по восемь, а то и девять снарядов поднимали в воздух одновременно. Ты, патера, метательное орудие хоть раз в жизни обслуживал?

Шелк отрицательно покачал головой.

– Ладно. Допустим, подошел ты к такому. Открываешь затвор – холодный. Досылаешь в патронник фугасный снаряд, палишь, опять открываешь затвор, из патронника выбрасывает гильзу, понимаешь? И выбрасывает ее довольно-таки горячей.

– Следует полагать.

– Но когда у тебя в воздухе одновременно по шесть, семь, восемь снарядов, сам затвор раскаляется так, что того и гляди запустит новый снаряд, прежде чем успеешь дернуть спусковой шнур. А выброшенные гильзы… ну, скажем так, в темноте разглядишь без труда. Словом, ведем мы огонь, палим, палим, палим, подносим снаряды, сваливаем у лафета, снова палим… еще чуть-чуть, и сами засветимся, а куча стреляных гильз сбоку уже во-от такой высоты! Вдруг появляется моя кошечка. Огляделась, решила усесться где-нибудь, чтоб нас лучше видеть, выбрала место как раз на куче гильз и без раздумий – прыг! А верхние, естественное дело, раскалены так, что едва не плавятся.

Шелк, охнув, сочувственно закивал.

– Взвыла она не своим голосом, дала деру. Двое, а то и трое суток носа к нам не показывала.

– Однако ж вернулась? – уточнил Шелк, слегка ободренный надеждой на возможное возвращение Орева.

– Конечно, но к стреляным гильзам после этого даже близко не подходила. Я их и придвигал к ней, и к лапе ее либо к носу гильзу прикладывал – на, убедись: холодней камня. И что ты думаешь? Отклонения от траектории – ни малейшего. Навек, понимаешь, запомнила: гильзы жгутся, и после этого никак не могла взять в толк, что вот эта не обожжет, с какой наглядностью ни показывай, а почему? Потому что ИИ у нее не имелось, и среди людей таких тоже полным-полно.

Шелк вновь согласно кивнул:

– Некогда один из теодидактов написал вот что: мудрые учатся на чужом опыте. Глупцы, согласно его словам, способны учиться только на опыте собственном, а основная масса людей не учится ничему вообще. По-видимому, этим он хотел сказать, что люди в массе своей лишены ИИ.

– Точно в яблочко, патера. Но если ты это понял, то должен сообразить: у кого больше опыта, того и поднимать нужно выше. Поэтому Песок – сержант, я – капрал, а Шихта – рядовой. Так-то. Ты, помнится, говорил о паре вопросов. Давай второй.

– Поскольку нам предстоит прогуляться, наверное, лучше двинуться в путь, – предложил Шелк, и оба плечом к плечу отправились дальше, вдоль широкого прохода, ограниченного стеной и последним из стеллажей. – Еще я хотел спросить о мерах, принятых Пасом для сохранения независимости за каждым из городов. В твоем описании его замысел казался верхом предусмотрительности. Я сразу почувствовал: как Пас задумал, так в точности все и получится.

– И получилось, – подтвердил Молот. – Я же сказал: умно придумано, и до сих пор так считаю.

– Но после у нас зашел разговор о солдате наподобие тебя в бою против трех био с такими же пулевыми ружьями, как у него, о городской страже и так далее. И мне сделалось ясно, что описанный тобою порядок, сколь бы он ни был восхитителен в прошлом, вряд ли восторжествует ныне. Если Уик располагает тремя с половиной тысячами солдат, а наш город – семью тысячами, мы вдвое сильнее лишь при условии, что во время войны ценны одни только солдаты. Но что, если в бой вступят стражники числом в десять или двадцать тысяч, не говоря уж о сотнях тысяч простых граждан? Кто в общей сложности окажется сильнее? Уик? Или Вирон? Чем обернется замысел Паса при сих обстоятельствах?

Молот согласно кивнул:

– Именно это сейчас не на шутку беспокоит всех до единого. По моему рассуждению, Пас строил планы не дальше чем на двести лет вперед. Ну, может, на двести пятьдесят. Наверное, рассудил, что за два с половиной века мы выучимся жить в мире либо перебьем друг друга, и дело с концом, и это тоже не так уж глупо. Понимаешь, патера, поначалу био было куда как меньше, мастерить всякое они толком еще не умели, города к их приходу стояли готовыми – мощеные улицы, крылокаменные дома. Еду растить сложнейшей задачей считалось. Своими руками делали по большей части простенький инструмент, одежду да глинобитный кирпич, чтоб строить новые здания там, где Пас ничего не выстроил, но надобность в них ощущалась. Постой-ка здесь, патера, подожди минутку, сейчас кое-что покажу.

Остановившись перед огромной двустворчатой дверью, Молот заслонил широченной спиной стык между створками с явным намерением до поры до времени спрятать от Шелка какой-то предмет.

– Так вот, три сотни лет назад био насчитывалось куда меньше. Кучу работы тогда выполняли хемы. Порой мы, солдаты, но чаще всего гражданские. Возможно, с некоторыми ты знаком. У них нет брони и программные средства другие.

– Теперь их, как ни жаль, практически не осталось, – сообщил ему Шелк.

– Ага, и вот тут старик Пас, я считаю, вроде как промахнулся. Известно тебе, что я на пару с женщиной-хемой мелюзгу делать могу?

– Разумеется.

– В каждом из нас аппаратно прошита половина планов. Но штука в том, что у нас это, если повезет, займет год, а не повезет – может, и все двадцать, а вы, био, способны главное дело проделать любой ночью после работы.

– Поверь, я всем сердцем желаю, чтоб вы сильнее походили на нас, а мы на вас, – заметил Шелк. – Говорю совершенно искренне. Искренне, как никогда в жизни.

– Благодарствую. Со временем био размножились, инструментами поприличнее обзавелись – благо хемов и хем, умевших их делать, пока хватало. А еще во всех городах, которым повоевать довелось, пулевых ружей с погибших солдат по рукам разошлось порядочно. Правду сказать, пулевое ружье сделать не так-то сложно – был бы прутковый прокат для ствола да токарный станок, ну и фрезерный тоже неплохо. Хотя, если руки прямые, даже станки не нужны: хватит набора напильников и ручного сверла, только времени уйдет много больше. Вот такие дела, – подытожил Молот, указав широким взмахом руки разом на весь арсенал. – Вот потому и сидим мы тут в неуверенности, готовые после первого же поражения свалить всю вину на бедного старину Паса.

– Да-а, дела – скверней некуда, – с грустью в голосе протянул Шелк.

– Выше нос, патера! Тут, совсем рядом, самое лучшее из того, что я собирался тебе показать, а поскольку ты – авгур, решил приберечь напоследок… ну, почти напоследок. Слышал ли ты когда о штуковине под названием «печать Паса»?

Шелк в изумлении вытаращил глаза:

– Разумеется, слышал. В Прощении сказано: «Да не потревожит никто из вас печати моей. Так