Фантастика 2025-196 - Кирилл Станиславович Бенедиктов

верила. Взяли с поличным, с иглой над телом Бритца, в его крови! Про Марраду даже не стоило заикаться, чтобы не получить ещё оплеуху. У растерянной Пенелопы при взгляде на меня всё валилось из рук. Помощи ждать было неоткуда.

— Не знаю, что и делать. Мы не можем казнить ши без санкции хозяина, — сказал Ёрль, дрожа от негодования. — Знаешь, что, Берг, отведи её подальше и привяжи, как следует. Кайнорт рано или поздно очнётся и сам решит, чего ей оторвать и в каком порядке.

Берграй потащил меня вон из шатра: из холода на мороз. «Рано или поздно, — крутилось в голове. — Да снаружи без термопледа и спальника я околею раньше, чем Бритц очнётся, чтобы собственноручно меня вздёрнуть». Медная оса унесла меня в чёрные скалы, в укрытую от ветра щель. В щеке торчали ежовые иглы. Инфер стягивал мне ноги в лодыжках и в коленях и молчал. Крепил узлы и петли к скале. И молчал.

— Берг, пожалуйста, дай мне дождаться его в шатре. Я ему всё объясню! Берг!

Вместо ответа мой рот перевязали ветошью. Берграй вытащил иглы из моего лица, долго сверлил своими сапфирами и ответил:

— Я уже простил тебе одно покушение. Думал, ты та особенная, кто встанет наконец между мной и Бритцем. Мерзавцем, которого я презираю, но которому обязан жизнью. Добрая и ранимая. Неспособная за себя постоять. Ангелок с обострённым чувством справедливости… Защищал тебя, Ула, обманывал и рисковал, чтобы дать шанс уйти по-хорошему. Но всему есть предел. Ты оказалась настолько бессовестна, что пыталась убить того, кто лежал при смерти! Это не просто низость, это самое дно. Выходит, из моей постели тебя выгнала не гордость, а сиюминутная спесь. Будь у тебя гордость, может, и Волкаш был бы жив. А ты не лучше того, чьей смерти пожелала. Поверь, мне больно и стыдно тебя связывать, и я, дурак, снова буду просить Бритца о помиловании. Но считаю, тебе нужно остыть здесь и подумать.

Он покрылся медью и улетел.

Из-за адреналина и обиды холод долго не чувствовался. Но время шло, руки и ноги, стянутые путами, затекли. Дышать было трудно и больно. Заснуть — невозможно, разве что потерять сознание. Шея опухла от верёвки, ошейник врезался в кадык. Звёзды провернулись в щели над головой, как в калейдоскопе: я съехала вбок и повисла в ещё худшей позе.

Жалела ли, что не послушалась Марраду? Подвешенная у склизкого чёрного камня, я думала так: ведь всё равно схватили бы. Смерть здесь или под дулом армалюкса — всё одно. И даже лучше, что последним поступком в жизни стало спасение, а не убийство. Кого угодно, теперь уже не имело значения. Чистыми руками легче тянуться к небу, говорила наша бабушка. Нет, я не жалела. Просто смертельно устала, а сон никак не шёл. Обморок тоже. В полубреду дрожала я и дрожали звёзды, пока чёрная тень не заслонила их.

Кто-то шаркнул по камню сзади. Верёвки ослабли, я не удержалась и упала лицом на чьё-то плечо. Волкаш? Пенелопа? Пришелец освободил руки, и меня подхватили, оберегая от удара о камни. Уложили, вытащили кляп. Сателлюкс резанул по глазам.

— У тебя губы синие, — произнёс Кайнорт синими губами.

Зачем-то он провернул мой браслет и щёлкнул. Набрал код на ошейнике и снял его!

— Только прямо сейчас не превра… — прохрипел он, но…

Но это было сильнее рефлекса, сильнее природы: свободная от блокировки, я тотчас обратилась. Опрокинула эзера на спину, выволокла под звёзды и взревела над ним паучихой. Затрясла клыками, осыпала паутиной. Ударить его, разор-р-рвать, растерзать! Здесь никто не помешает, а после — пуститься наутёк!

— Убивай, ну.

— Превращайся, Бритц!

Но Кайнорт — ещё белый, с опухшим горлом — лежал под моим брюхом, раскинув руки, и в его глазах отражались звёзды.

— Я не могу. Сил нет. Убей так, никто не узнает.

Мои ноги затряслись. Усталость навалилась вдруг так тяжело, что началось обратное превращение. Сопротивление отняло последние силы. Я обернулась человеком и рухнула на Бритца. Голая: комбез разорвало хитином. Кайнорт вытащил что-то тёплое из чипа-вестулы и набросил мне на спину. Мы так и остались валяться. Встать, даже двинуться не получалось. У эзера был сильный жар, его сердце колотилось, как пульсар.

— Что это значит? — прошипела я. — Браслет, ошейник. Маррада всё рассказала?

— Нет, Лимани.

— А ты так и поверил… рабыне.

— Ну, я пришёл сюда убедиться лично, что Ула не бьёт лежачего. Теперь ты можешь уйти.

— Уйти?

— Не хочу владеть тем, кого не достоин.

Он был в той же, пропитанной кровью одежде. Очнулся и сразу сюда? Я не стыдилась лежать вот так, чувствуя парализованным телом каждую складку на его форме, ремешки и молнии. Никакой грязной подоплёки. Никакой пошлости. Кайнорт не шевелился и не трогал меня. Так боятся спугнуть синичку, случайно севшую на плечо.

— А ты испугался.

— Ты себя со стороны-то видела? Трёхметровая паучиха.

— Сознание… теряю. Мне плохо… Расскажи что-нибудь. Расскажи, почему стал умбрапсихологом.

— Чтобы не стать психом, Ула.

— Нет, давай издалека.

Ему потребовалось время, чтобы справиться с хрипотой:

— У моей матери был карфлайт. Это летающая… вроде как машина. Модель превосходная, если вовремя перебирать движок. Мама ухаживала за ним, как за членом семьи. Пока он вдруг не сгорел. Сам по себе, на парковке. Отец сказал: «Дорогая, это не беда. На днях выпустили классную модель». И подарил ей новый карфлайт. — Кайнорт сглотнул и полежал ещё молча. — Ещё у мамы была собака. Ну как собака. Такая карманная мелочь, пуховка с мокрым носом, звали Омлетка. Надо же, я всё ещё помню… Омлетка. Мама брала её на рауты в ассамблею, кормила с губ. Как-то раз она сходила на выставку собак. Разговоры все выходные были только о щенках. Отец сказал: «Дорогая, вторая собака — это утомительно, я не уверен…» На другой день Омлетка съела что-то не то… и мама, скрепя сердце, приняла от нас новую собачку. А ещё у мамы было двое детей.

Только сухие факты. Он рубил их и бросал мне, и силой воображения голые розги обрастали жутью. Спина под тёплым плащом покрылась мурашками. Но ведь я сама просила, поэтому сжала зубы и ждала, когда Кайнорт отдохнёт, чтобы продолжить:

— Осенью ассамблея устраивала благотворительный концерт. Там выступали очаровательные сиротки в парадных платьицах. После этого мама сделалась странной. Листала каталоги