Суровая расплата. Книга 1: Тень среди лета. Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам

То ли от слабости, то ли от выпитого вина Ота не сразу понял, о чем говорит Киян. А когда понял, улыбнулся так широко, что даже щеки онемели:

– Я хочу, чтобы мы были вместе, Киян-тя. Чтобы мы никогда не расставались. Ты, я и наш ребенок. Если придется бежать в Западные земли и пасти овец, я и там не расстанусь с вами.

Киян глубоко вдохнула и судорожно выдохнула, и только в этот момент Ота понял, чего ей стоил этот разговор.

Она взяла его руку и крепко, до боли, сжала:

– Хорошо, что ты так решил. Очень хорошо… А то бы я в тебе разочаровалась.

Ота по ее голосу слышал: еще немного – и она рассмеется, но тут в дверь постучали, и они оба вздрогнули от неожиданности.

В комнату вошел Синдзя. Посмотрел на улыбающуюся пару и нахмурился:

– Ты ему сказала. А могла бы дать малость передохнуть, день-то у него выдался не самый легкий.

– Ничего, он справился, – ответила Киян.

– Ладно, я пришел, чтобы вы тут не заскучали. Ота-тя, прибыл гонец из города. Ты вроде как убил собственного отца, пока тот спал. Твой брат Данат возглавил охоту на тебя, а ты и его прикончил. Такие дела, Ота-тя. Похоже, родни у тебя почти не осталось.

– Теперь мне точно лучше прилечь, – устало проговорил Ота.

10

Погребальный костер возвели во дворе храма. Главный жрец в светлой траурной мантии с надвинутым на глаза капюшоном разжег огонь. Густой черный дым поднимался от костра и растворялся в небе над городом.

Празднования и гулянья закончились, Маати словно пришел в себя – и обнаружил, что стало хуже, чем прежде.

В этот солнечный день не меньше тысячи людей стояли во дворе возле храма. Всеми овладели печаль, страх и смятение. А еще любопытство. Семай видел, как возбужденно блестят у некоторых утхайемцев глаза – эти горожане, безусловно, чуяли, что перед ними открываются новые перспективы. Молодой поэт в сопровождении андата бродил в толпе и высматривал Идаан, но тщетно.

Младшие священники тоже бродили в толпе, распевая под отрывистый стук барабанов похоронные плачи. Рабы в традиционных для похорон изодранных одеждах раздавали скорбящим жестяные чашки с горькой водой. Семай их как будто не замечал. Сожжение будет длиться всю ночь, пока прах хая и его сына не смешается с пеплом от дров.

А потом начнется неделя траура. И эти люди, которые сейчас смотрят на пламя костра – некоторые проливая слезы, а некоторые наверняка в душе радуясь этим смертям, – соберутся, чтобы решить, кто из них достоин занять хайский трон и кто возглавит охоту на отцеубийцу.

Но Семай понял, что не в состоянии гадать, кому из придворных суждено выиграть, а кому проиграть и сможет ли спастись Выскочка. Где-то в толпе скорбящих есть женщина, которую он полюбил, и она страдает. А он – поэт, способный из простой прихоти обрушивать башни и превращать горы в потоки камней и песка, – не может ее найти.

Так в поисках Идаан Семай набрел на Маати, который в коричневых одеждах стоял на помосте лицом к толпе. В глазах старшего поэта отражалось пламя, а сам он был словно окутан мраком. Семай не хотел подходить и завязывать разговор, но была вероятность, что Маати стоял здесь с самого начала церемонии и мог видеть Идаан.

– Маати-кво?

Маати посмотрел на Семая, потом на его андата, а потом снова на огонь. Его лицо презрительно скривилось.

– Не называй меня так. Никогда никаких «кво». Я тебя ничему не учил, вот и не обращайся ко мне как к учителю. Я ошибался. С самого начала.

– Ота умел быть очень убедительным, – сказал Семай. – Никто и подумать не мог, что он…

– Я не об этом. Он никого не убивал. Баараф… Боги, почему именно он сумел это понять?! Напыщенный, кичливый, самодовольный…

Маати с рассеянным видом откупорил кожаную флягу и сделал несколько больших глотков, потом вытер губы тыльной стороной кисти и протянул флягу Семаю. Тот отрицательно покачал головой, и тогда Маати протянул флягу андату. Размягченный Камень лишь улыбнулся.

– Я думал, что убийца – это кто-то из членов семьи. Один из братьев. А как иначе? Кому еще это выгодно? Каким же я был глупцом!

– Простите, Маати-кво, но это никому не выгодно.

Маати указал на придворных:

– Один из них точно выиграет, ведь он станет хаем. Он будет всем указывать, что делать, и все будут ему подчиняться. Он поселится в высоких дворцах, и горожанам придется лизать ему зад. Вот что для них главное. Главное – кто кому лижет зад. За это они проливают реки крови. – Маати снова приложился к фляге, а потом просто уронил ее под ноги. – Я их всех ненавижу.

– Я тоже, – легко и непринужденно вставил Размягченный Камень.

– Вы пьяны, Маати-кво, – сказал Семай.

– И близко не пьян. Вот, взгляни. Знаешь, что это?

Маати достал из рукава какую-то книгу.

– Книга, – недоумевающе ответил Семай.

– Это главный труд моего учителя, Хешая-кво, поэта Сарайкета. Дай-кво отправил меня к нему, когда я был чуть моложе, чем ты сейчас. Я должен был научиться у Хешая подчинять себе Бессемянного. То есть Исторгающего Зерно Грядущего Поколения, но мы звали его Бессемянным. А в этой книге Хешай подробно описал все допущенные им ошибки. Упомянул каждое исправление, которое бы внес при пленении андата, если бы это можно было повторить.

– Но внести исправления нельзя, верно? – уточнил Семай. – Это было бы слишком…

– Конечно нельзя. Это не пособие, с помощью которого можно снова пленить Бессемянного. В этой книге он как бы доводит свой труд до совершенства. Это описание его поражения. Понимаешь, о чем я?

Семай ненадолго задумался и честно ответил:

– Нет.

– Хешай-кво был пьяницей. И неудачником. Всю жизнь его преследовали образы женщины, которую он любил, и ребенка, которого он потерял. Он ненавидел себя, и эта ненависть отразилась в пленении андата. Хешай сотворил андата совершенным человеком, а совершенный человек с презрением смотрел на поэта-неудачника. Но у Хешая хватило смелости признать свою ошибку. И хватило сил разобраться в ней. Дай-кво послал меня к Хешаю, потому что решил, что у нас много общего. Он решил, что я пойму Хешая и, следовательно, смогу занять его место.

– Маати-кво, простите… Вы не видели Идаан? – спросил Семай.

Но старший поэт как будто не услышал. Он продолжил, чуть покачиваясь, смотреть на толпу