Спасибо деду за победу - Федька Щусь

прямиком к мутным серым облакам, через которые робко проглядывало нежаркое ещё солнышко. - «Так это что же, я умер чтоль? Пал смертью храбрых в бою с немецко-фашистскими захватчиками? И сейчас меня там родственники встречать будут?»

«Да не, какие родственники» - инженерная привычка к логическому мышлению не изменила Виктору Борисовичу даже после смерти. - «Дед вон он, слезу у моего трупа точит. Батя вообще в первый класс ходит ещё. Прадед-лишенец чтоль встретит?»

Виктору Борисовичу стало интересно встретиться с невиданным никогда прадедом, и он полетел быстрее, пронзая серые, сочащиеся влагой облака. Впереди нарисовался огромный сияющий круг, похожий на тот, через который они с дедом попали в сорок второй - но только намного больше и намного ярче. «Рай наверное» - подумалось Виктору Борисовичу. - «Я же пал смертью храбрых. Значит мне рай полагается» - и рванул туда в чаянии знакомства с прадедом.

Но наперерез Виктору Борисовичу метнулась некая чёрная точка. По мере приближения точка превратилась в мрачного мужика, облачённого в потёртую кожанку и спортивные штаны. Бритая под бильярдный шар голова мужика была бугриста и покрыта многочисленными шрамами. - «Это что ещё за хрен с бугра? Это явно не прадед» - подумал Виктор Борисович и пошёл на сближение с неожиданной помехой. Но о чём они говорили и до чего договорились - это совсем, совсем другая история, не имеющая никакого отношения к делам земным.

Глава 13. Имя же его сам ведаешь.

- «Докладывайте, Гельмут, что там у вас?»

- «Герр обер-лейтенант, на нашу засаду вышло двое русских. Один в форме, другой гражданский. В ходе боя гражданский был ранен. Второй добил его и скрылся».

- «Эти русские - настоящие варвары, Гельмут. Наши потери?»

- «Ефрейтор Ферзиг убит наповал, рядовой Полански легко ранен. Скрывшийся русский, судя по всему, был опытным бойцом».

- «Далеко не уйдёт. Что-нибудь ещё?»

- Герр обер-лейтенант ... этот убитый русский ... он странный какой-то ...

- «Что значит странный? Выражайтесь яснее, фельдфебель!»

- «Он странно одет. Не как русский. Герр обер-лейтенант, я в детстве жил с родителями в Америке. Этот русский одет ... одет как американец! Вам лучше взглянуть самому».

- «Не морочьте мне голову, Гельмут. Я за этот год на дохлых русских уже насмотрелся до тошноты. Отдайте труп местным, пусть закопают где-нибудь. Американец ... вы, Гельмут, фантазёр как все баварцы!»

- «Яволь, герр обер-лейтенант!»

Очередного убиенного фрицы как обычно скинули с телеги прямо посередине двора деда Евлампия. И как обычно - пинками выгнали Евлампия из избы вместе с глухонемой падчерицей Лукерьей. Гомонили по-своему, жестами показывая, что надо немедленно, прямо сейчас, похоронить тело, а то мол «шмутциг, фуй» - и зажимали носы. Мол, вонять будет.

Не повезло Евлампию жить на окраине деревни. Все эти дни именно его фрицы заставляли хоронить многочисленных бойцов несчастной армии генерала Ефремова, пытавшихся прорваться к своим и нарывавшихся на вражеские засады и ягд-команды, чистившие окрестные леса от окруженцев.

Но делать нечего - с фрицами не поспоришь. У них разговор короткий - чуть что не по ним, сразу очередь тебе в живот, и вот уже тебя самого соседи волокут на погост. Дед Евлампий, повздыхав и поматерившись втихаря, притащил из сарая носилки, взгромоздил на них уже успевшее окоченеть тело очередного страдальца, закинул сверху лопату - и на пару с молчаливой поневоле Лукерьей поволокли скорбный (и неожиданно тяжёлый) груз в сторону недальнего деревенского кладбища.

На окраине кладбища дед, хекая и сипя (годы-то не молоденькие уже!), кое-как расковырял в тяжёлой влажной глине неглубокую могилу. И перед тем, как свалить туда убиенного раба божьего, впервые оглядел его внимательным взором.

Убиенный был необычен и очень сильно отличался от всех тех, кого Евлампию доводилось хоронить в эти дни. Во-первых, он был явно старше - судя по густой седине, лет сорок пять, а то и больше. Во-вторых, раздетый как обычно фрицами до нижнего белья, демонстрировал очень странное это самое бельё: вместо привычных кальсон и рубах - какие-то непонятные и смешные коротенькие обрубки кальсон из тонкой ткани, выше середины бедра, разукрашенные в разные цвета и разрисованные какими-то животными, то ли котами, то ли медведями. И наконец - убиенный был непривычно упитан. Толстый живот, окорокообразные ляхи, пухлая физиономия ... настолько упитанных людей дед Евлампий не видал уже очень, очень давно - почитай, с тех времён, когда в молодости подъедался в приказчиках у вяземского купца первой гильдии Шилохвостова.

Ну да кем бы ни был этот странный чужак - а на том свете всех примут. С этой мыслью Евлампий ухватил труп за ноги с целью свалить его в яму. В этот момент Лукерья зашипела, зафыркала, замахала на деда руками. «Ну да, нехорошо эдак-то» - подумал дед - «Хоть креста и нету на нём, а всё душа живая была». И дед забормотал молитву, которую много-много раз довелось ему произносить в эти дни. «Со святыми упокой ... душу раба Твоего новопреставленного ... имя же его сам ведаешь ...» Лукерья, сложив руки перед грудью и потупив глаза, мычала в такт - поддакивала деду.

Домолившись, уже совместно за руки и за ноги аккуратно спустили холодное, окоченевшее тело неведомого страдальца в яму. «Прости, друг - нечем накрыть тебя. Ну да глаза закрыты у тебя, не будет тебе больно» - подумал Евлампий, берясь за лопату. И начал быстро - быстро закидывать могилку. Надо было кормить свиней, и навестить ночью заблаговременно спрятанную на болоте от фрицев корову - кормилицу, и сделать ещё миллион повседневных деревенских дел, которые сколько ни делай - а меньше их не становится.

Тем временем Василий лежал, закопавшись в кучу прошлогодней листвы, в нескольких десятках метров от шоссейки. Рядом валялся изватланный в грязи, уже кое-где порванный рюкзак, снятый с убиенного Василием внучка. Много, много близких и дорогих людей довелось Василию схоронить - или просто бросить на корм воронам на нелёгких дорогах судьбы и войны. Но почему-то от потери непутёвого барчука - внучка было Василию особенно горько и больно, и вспоминая его пухлую, испуганную и столь решительную в последнее мгновение жизни физиономию, хотелось Василию завыть в голос, отчего приходилось вцепляться зубами в рваный рукав ватника и давить горе в себе.

А по шоссейке всё