Спасибо деду за победу - Федька Щусь

шли и шли фрицы. Грохотали бесчисленные танки. Проносились, воняя бензиновым перегаром, юркие мотоциклы. Чавкали сапогами бесконечные пехотные колонны. А самое плохое - уже проскальзывали время от времени, пока ещё пугливо озираясь по сторонам, разномастно одетые и вооружённые стайки полицаев. А это означало, что фронт уже далеко, и немецкая власть здесь уже утвердилась плотно и надолго.

«Нет, не пройти мне здеся. Надо к партизанам уходить» - соображал Василий, наблюдая всю эту демонстрацию мощи единой Европы.

Но что делать с наследством бедолаги - внучка? Идти до партизан далеко, шансы дойти так себе. А отдавать фрицам нубук ... нельзя, никак нельзя.

Ещё немного поразмышляв, Василий отцепил от бедра любимую свою лопатку - и не вставая, начал быстро и умело копать прямо рядом с собой яму. Заглубившись на штык - просохшая уже земля, к счастью, не сочилась влагой - уложил в яму рюкзак и быстро закидал его землёй. Утрамбовал, уложил сверху дёрн, заровнял. Приметливым взглядом лесного жителя огляделся вокруг себя, запоминая - если судьба позволит сюда вернуться. Тихо по-пластунски отполз в подлесок. Встал, отряхнулся. И перекрестившись, пошёл мерным неспешным шагом на юг - в сторону партизанского края, навстречу своей солдатской судьбе.

Глава 14. Я дошёл.

13 мая 1945 года. Берлин.

В конце войны Василию, считай, повезло. Нет, ну сперва-то не повезло - в ноябре 1943 в боях за Киев ранило Василия весьма серьёзно. Левую ногу миномётными осколками почитай в мясо порвало. Так что провалялся Василий по госпиталям аж до марта 1944. А вот потом везение и началось.

Во-первых, вернулся Василий после госпиталей не куда-нибудь, а обратно в свой полк, в котором ещё с Курска воевал - а в ту войну не так уж часто такое бывало.

А во-вторых, и в главных - в полку свежеприбывшее пополнение вышел приветствовать и напутствовать новый замполит полка. А замполитом тем был ни кто иной, как Сёмка - односельчанин и дружище разлюбезный, с коим и аз-буки у начётчиков зубрили когда-то, и Деникина в гражданскую ломали. Тот самый Сёмка, который когда-то спас его от ареста - рискнув по тем жестоким временам не просто свободой, но и самой жизнью своей.

Нынче же Сёмка был товарищ майор, вся грудь в орденах. Естественно, оба они не подали виду, что узнали друг друга. И только уже под вечер, когда прибывшее пополнение обустроилось в блиндажах и познакомилось с боевыми товарищами, прибежавший из штаба полка боец сдёрнул Василия к товарищу замполиту.

Всю ночь напролёт пили чистый медицинский, закусывая вперемешку комсоставским пайком Сёмки и скромными красноармейскими харчами Василия. Вспоминали детство, и юность, и многих-многих из тех, кого с ними уже не было и никогда не будет. Делились воспоминаниями о пройденных боях - Сёмка, как и Василий, воевал с самого начала, и тоже навидался всякого - разного. Пухлявая Нюрка - сёмкина ППЖ - кокетливо повизгивая от сёмкиных шлепков по пятой точке, нажарила им картохи с салом. В общем, хорошо посидели, душевно. Ну и под конец гулянки, когда вышли под затянутое низкими тучами весеннее небо проветриться и оправиться, Сёмка, приобняв Василия за плечи, доверительно сказал: — «Хватит тебе, Вася, воевать уже. Воной ты весь изранетый. Давай я тебя в комендантский взвод переведу. А воевать пусть молодёжь воюет».

Василий подумал ... и согласился. И весь последний год войны почитай при штабе подъедался. А что? Ведь правду Сёмка сказал - и навоевался уже, и раненый много раз. Заслужил чай отдых-то!

Так-то с родным полком и дошёл Василий до конца войны. До самого практически логова. На севере ещё отчётливо громыхала битва за Берлин - два фронта, сомкнув железные объятия, давили последние трепыхания фашистской гадины. А здесь, в маленьком немецком городке с непроизносимым названием к югу от Потсдама, была тишина. И была весна. И был мир.

Первые несколько дней они не могли ещё понять и принять, что война для них закончилась. Что не будет больше бомбёжек и обстрелов, что не надо больше ходить в атаки, и торопливо закапывать в воронках убитых друзей, с которыми только сегодня утром ты хлебал горячую пшёнку из одного котелка ... нет больше постоянного и привычного, как зубная боль, ежеминутного страха смерти, нет изматывающего каторжного солдатского труда, нет окапываний, и марш-бросков, и расстрелов перед строем нет ...

Но потом до них наконец дошло, что ВСЁ ... что дожили! Что победили! Ах, как же им было хорошо в этот момент! Никогда в своей жизни - ни до, ни после - не были они такими счастливыми, не испытывали они такой чистой, незамутнённой, обжигающей эйфории! И потомкам их вряд ли когда доведётся испытать такое - разве что придётся им тоже воевать, и вернуться живыми с войны.

Но нет, эта война ведь была последней в истории человечества - думали они. После таких-то потерь, после таких горестей - никто уже никогда не захочет воевать. Впереди мир, вечный мир. И от этой мысли счастье их становилось всё больше и больше. Как же прекрасна была жизнь для тех, кто четыре года ежедневно смотрел смерти в лицо!

Всем им обрыдла война. Все они истосковались по мирному труду. Все они хотели как можно скорее из пехотинцев, артиллеристов, сапёров - стать вновь крестьянами, слесарями, инженерами и шоферами.

В один из этих счастливых, солнечных и тёплых дней друг Сёмка вызвал Василия к себе и сказал: — «Поехали, Вася, Берлин смотреть». Поехали так поехали. Рванули на сёмкином «виллисе», не забыв конечно прихватить с собой табельное оружие. До Берлина домчались быстро, а вот дальше пришлось уже пробираться на минимальной скорости. Огромный мрачный город представлял из себя сплошные руины, во многих местах ещё курящиеся дымами недавних пожаров.

Широкие улицы были от края до края завалены щетинящимися прутьями арматуры, разномастными и разноразмерными бесформенными кусками раздолбанных артиллерией зданий. Тут и там горбились обгорелые туши подбитых танков и самоходок - наших и немецких, ещё воняющих горелым железом и осыпающих со своих бортов куски окалины. В воздухе висел, слоился слоями смешанный запах дыма, гари и мертвечины - тысячи неубранных трупов солдат и мирных жителей ждали погребения и в руинах домов, и прямо на улицах некогда великой столицы народа, возомнившего себя высшей расой - и теперь жестоко расплачивающегося за свои безумные заблуждения.

И среди всего этого