Инженер Петра Великого 9 - Виктор Гросов

вступал в споры — только молча выкладывал на стол государев указ с его размашистой подписью и огромной сургучной печатью. Упоминание о чрезвычайных полномочиях и праве «чинить суд и расправу без промедления» действовало безотказно. Либо слухи о мое расплате с Салтыковым шли впереди нас, что сомнительно.

— Фуража, ваше превосходительство, почитай, и нет совсем, — разводил руками очередной пузатый городничий, пряча глаза. — Сами последнюю краюху доедаем. Лошади с ног валятся…

— Вот как, — отвечал я, разворачивая указ так, чтобы печать оказалась прямо перед его носом. — А Государь в своем письме иное пишет. Полагает, что у верных слуг его всегда для дела государственной важности запас найдется. Или ты, отец родной, не из верных?

Елейная улыбка сползала с его лица, в глазах застывал животный страх, и через час у ворот нашего лагеря, как по волшебству, появлялись и лучшие кони из хозяйских конюшен, и подводы с отборным овсом. Система, построенная на страхе, подчинялась лишь большему страху. Я презирал эти методы, однако пользовался ими без колебаний, выжигая себе дорогу на север.

Однако была и другая, тайная опора. Деревянная плашка с тремя переплетенными линиями, которую сунул мне в руку Елисей, оказалась ключом, отпиравшим двери, перед которыми пасовал даже царский указ. Ночами, оставив лагерь на попечение Дубова, я с одним Орловым уходил в темноту. Условный стук в неприметную калитку на окраине, молчаливый обмен взглядами с хмурым бородатым мужиком, демонстрация знака — и перед нами распахивался скрытый от посторонних глаз мир. Нас вели туда, где ждали свежие, отдохнувшие лошади, где молчаливые женщины ставили на стол простую и сытную еду и где можно было получить точные сведения о состоянии дорог и передвижениях разбойничьих шаек.

Староверы были какой-то невидимой подпольной империей и выполняли уговор. Вопросов они не задавали — просто помогали, и в их молчаливой поддержке было больше надежности, чем во всех клятвах моих вельможных оппонентов. Каждый раз, покидая их тайное подворье, я мысленно благодарил старика. Он вживил в мой поход целую нервную систему, пронизывающую всю страну, и эта система работала безупречно. Я вел свой корпус по двум картам: одной — официальной, с городами и дорогами, и другой — тайной, с заимками и паролями. И вторая была надежнее.

Очередной привал объявили у небольшой, заросшей камышом речушки. Команда прозвучала как констатация факта: дальше идти некуда. Люди мешками с зерном валились из седел, падали на мокрую, жухлую траву и застывали, глядя в свинцовое небо. Дисциплина испарилась, осталась животная усталость. Даже Орлов, рычащий на отстающих, молча расседлывал коня, двигаясь медленно и тяжело. Я же застыл в седле, не в силах заставить себя пошевелиться. Тело превратилось в чужой, непослушный механизм, где каждая шестеренка скрипела от боли, грозя вот-вот развалиться.

Осторожно ступая по кочкам, ко мне подошел Анри Дюпре. Выглядел он не лучше остальных: камзол потемнел от пота и грязи, под глазами залегли глубокие тени. Однако держался он с каким-то внутренним, несгибаемым достоинством, сжимая в руке медную флягу.

— Месье генерал, — его голос немного охрип, — раздобыл у маркитанта немного вина. Не бог весть какой нектар, зато согреет кровь.

Протянув флягу, он дождался, пока я с трудом разожму сведенные пальцы. Я сделал несколько жадных глотков. Терпкое, кисловатое вино обожгло горло и огненной волной прокатилось по телу, на мгновение приглушив ноющую боль в пояснице. Отвратительное пойло.

— Спасибо, Анри, — прохрипел я, возвращая флягу. — Вовремя.

Он стоял рядом, глядя на притихший лагерь, на людей, больше похожих на павших в бою, чем на отдыхающих солдат.

— Я много думал, генерал, пока мы скакали, — заговорил он после долгой паузы, — о том, зачем я здесь.

Я молчал. Устал, да и не понятно к чему это он. Видать этот разговор давно в нем зрел.

— Когда я впервые попал к вам, то видел лишь… занятного варвара, — он усмехнулся своим мыслям. — Гениального дикаря, случайно наткнувшегося на несколько европейских секретов. Я поставил себе задачу понять и переслать чертежи в Париж. Простая и понятная работа. Ваши ружья, ваши машины… я считал их интересными игрушками.

Он повернулся ко мне. Я напрягся.

— Но я чудовищно ошибся. Дело ведь не в машинах, не в порохе и не в стали. Верно?

Я медленно кивнул. Внутри нарастало напряженное ожидание.

— То, что вы строите, генерал… Это новый мир. Целая цивилизация, основанная не на праве крови или божественном помазании, а на силе разума. На простой и ясной логике: если что-то можно помыслить, значит, это можно построить. Во Франции, в академиях, мы спорим об этом в теплых кабинетах. Пишем трактаты, изящно доказываем друг другу возможность прогресса. А вы… просто берете и делаете это. Здесь, в этой дикой, заснеженной стране. Вы не пишете книгу о новом мире. Вы строите его.

Его голос дрогнул от сдерживаемого волнения. Он говорил как паломник, наконец-то узревший свою святыню.

— Я смотрел на ваших мастеров, на вас. Они — они творят, а не работают! В их глазах горит тот же огонь, что и у архитекторов, строящих соборы. И я понял: я пытался украсть душу, а не чертежи. А это невозможно. Поэтому я остался, генерал. Не из-за денег и не из страха перед вашим императором. Я остался, потому что впервые в жизни увидел, как мечта становится реальностью. И хочу быть частью этого. Извините, если сумбурно…

Он замолчал. Боль вдруг перестала иметь значение. Даже всепоглощающая усталость отошла на второй план. Впервые за эту бесконечную гонку одиночество лидера сменилось ощущением крепкого плеча рядом. Этот иностранец, враг, наемник — он понял меня так, как, возможно, не понимал никто в этой стране. Ни Брюс, ни сам Государь. Они видели во мне инструмент, оружие, гениального исполнителя. Он же — увидел архитектора.

Медленно, с усилием перенеся ногу через седло, я сполз на землю. Ноги подогнулись, но Дюпре успел подхватить меня под локоть. Опираясь на него, я выпрямился.

— Спасибо, Анри, — сказал я, глядя на него.

В этом простом «спасибо» было и признание, и принятие, и благодарность.

Он все понял. Чуть заметно улыбнувшись, крепко стиснул мое плечо. Посреди выжженной степи, в окружении измотанных солдат, между русским «попаданцем» и французским инженером-аристократом родился крепкий союз. Кто бы мог подумать.

Последние два дня марша превратились в монотонную механическую работу: мы двигались уже не на адреналине, на упрямстве. Когда на горизонте наконец показалась знакомая гряда холмов, поросших