Инженер Петра Великого 9 - Виктор Гросов

чтобы там остался хоть один целый станок, ни одна неповрежденная форма для литья, ни один работающий приводной ремень. Используйте все заряды. Ваша задача — методичное уничтожение. Превратите их промышленную гордость в груду искореженного, дымящегося металла.

Ганс медленно кивнул. В его почти сонных глазах на мгновение вспыхнул блеск профессионала, уже мысленно рассчитывающего, куда заложить заряды, чтобы обрушить крышу и похоронить под ней самые ценные станки.

— Остальные, — Левенгаупт обвел взглядом командиров, — идут со мной. Наш удар будет нанесен в мозг этой гидры: внутренняя цитадель и господский дом. Лазутчики сообщают, что царевич Алексей проживает в главном доме, а их главный инженер, некто Андрей Нартов, — в каменном флигеле при механическом цехе. Вот две наши главные цели. Чертежи, бумаги, модели — все это, скорее всего, хранится там же. Мы должны обезглавить их проект. Взять инженеров и царевича живыми, если получится, — они станут ценным товаром для торга. Уничтожить без малейших колебаний, если окажут сопротивление.

Генерал умолк. Детальный план не оставлял места для импровизации.

Медленно поднявшись, Левенгаупт начал свой обход вокруг стола, и в этом движении было нечто ритуальное, будто священник обходит алтарь перед тем, как окропить его кровью жертвы. Он смотрел в лица своих командиров и видел части сложного механизма, который он сам сконструировал для одной цели: провести жестокое и показательное лечение. Вырезать опухоль, что отравляла саму суть войны, как он ее понимал.

Дело было не в Нарве, где их король, еще почти мальчик, показал всему миру, что такое шведская сталь. И даже не в последующих поражениях — на войне случается всякое. Дело было в самом характере этой войны, в ее противоестественности. Он помнил, как десять лет назад вся Европа смотрела на Московию как на «колосс на глиняных ногах». Дикая страна, чья сила была в бесчисленности ее подданных и безграничности ее снегов. Теперь же при европейских дворах шептали иное. В ходу были рисунки, где рослый мужик в лаптях неуклюже, но опасно тыкал вилами в геральдического льва.

Это было унизительно. Это было неправильно. Это нарушало божественный и природный порядок вещей, где дисциплина, выучка и благородство всегда должны брать верх над грубой силой и числом. Русские не создали ничего нового. Они, как дикари, нашли на берегу выброшенный бурей корабль, разобрали его на доски и теперь пытались этими досками забить насмерть его создателей. Они взяли европейскую тактику, европейское оружие, европейских инженеров, но использовали все это с варварской смекалкой, лишенной чести и логики. Это было похоже на мужика, что украл дворянскую шпагу: он не умеет фехтовать, но, размахивая ею как дубиной, может случайно снести голову и мастеру клинка. И вот эта дикая, непредсказуемая сила начала побеждать. Вот что сводило с ума. Не поражение, а торжество абсурда. Именно этои бесило шведского генерала.

Его взгляд упал на обветренное, изрезанное шрамами лицо Спарре. Швед. Старая гвардия. Человек, для которого бой — это тяжелая работа, а приказ — закон. Ему претила мысль, что приходится использовать этого прямого солдата для ночных вылазок и хитростей, достойных разбойников. Но другого пути не было.

Затем он скользнул по хищному профилю Вуковича. Вот уж кого не мучили вопросы чести. Дикарь, нанятый для войны с дикарями. Лесное пламя, которое он выпустит, чтобы сжечь их ложное подобие порядка. Идеальный инструмент для создания хаоса, который поглотит их жалкие попытки выстроить свою цивилизацию на крови и железе.

Наконец, его взгляд остановился на спокойных, уверенных руках богемца Ганса, неподвижно лежавших на столе. Инженер. Вот он, его истинный ответ их хваленому Нартову. Ганс не будет убивать с ненавистью. Он просто разберет их творения. Методично, как часовщик разбирает неверно идущие часы, превратит их станки и прессы в груду бесполезного металла. Он вернет их железо в первозданное состояние руды и шлака. И это будет более страшным ударом, чем любая резня.

Страха в их глазах не было. Он собрал лучших. И он, Адам Людвиг Левенгаупт, поведет их на показательную казнь целой идеи.

Вернувшись на свое место во главе стола, он поднял руку.

— Через час выступаем, господа. Проверьте оружие, амуницию и людей. Ошибок быть не должно.

Он выдержал паузу, и кривая, лишенная веселья усмешка тронула его губы, сделав лицо похожим на маску из античного театра.

— И да поможет нам Бог. Хотя работа, которую мы собираемся выполнить, требует покровителя иного рода. Дьявол, как известно просто обожает ломать то, что было создано в обход всех правил.

Конец интерлюдии.

Глава 7

Шестая неделя нашего безумного броска на север выскребла из людей последние остатки сил. Целых шесть недель. Несомненно, рекорд для здешних времен — уж мое многострадальное тело не даст соврать.

Время сжалось в тугую пружину, распрямляясь лишь на короткие мгновения привалов, чтобы потом снова впиться в ребра лихорадочной скачкой. Мир сузился до спины впереди идущей лошади, до монотонного, въевшегося в подкорку скрипа седельной кожи, до свинцовой тяжести в затылке, не проходившей даже во сне. Мой летучий корпус больше не летел — он полз. Две тысячи изможденных, почерневших от пыли и ветра драгун и преображенцев превратились в механическую колонну, движимую уже не приказами, а лишь инерцией и въевшимся в кровь упрямством. Москву мы пролетели, оставили только пару гонцов, чтобы собирали гвардию в помощь Игнатовскому.

Боль стала фоном всей этой гонки. Тупой, ноющий огонь в пояснице, стертые до кровавых язв бедра, сведенные судорогой пальцы, вцепившиеся в поводья. Держался на чистом самовнушении, на ответственности за людей и на жгучем, горьком отваре от Елисея. Эта дрянь не лечила, конечно же — она обманывала тело, выжигая последние резервы. Каждое утро, вливая в себя чашку этого зелья, я чувствовал, как разряд вонзается в самый центр нервной системы. Боль отступала, превращаясь в далекое, глухое эхо, а мышцы наполнялись заемной силой. Колоссальный кредит у собственного организма под грабительские проценты. Расплата будет долгой и мучительной, когда все это закончится. Если закончится. Но сейчас выбора не было: мои люди смотрели на меня и должны были видеть не страдающий кусок мяса, а генерала, чья воля тверже уральского гранита.

В этой гонке моим главным тараном стала власть, данная Государем. В каждом уездном городе и захудалой слободе разыгрывался один и тот же спектакль. Расплываясь в елейной улыбке, местный воевода или городничий заводил свою вечную песню о пустой казне, падеже скота и нехватке фуража. Я не