Воронцов. Перезагрузка. Книга 10 - Ник Тарасов

Двор был пуст. Я крадучись пробежал к стене своего дома. Нашел дверь подвала. Заперта. Но ключ я знал где — под третьим камнем у порога. Захар настаивал на такой «тайной» заначке на случай чрезвычайной ситуации.

Нащупал камень, поднял. Ключ был на месте.

Отпер дверь, скользнул внутрь. Темнота подвала обняла меня, сырая и холодная. Я стоял, прислушиваясь. Тишина. Только капает вода где-то в углу.

Я двинулся на ощупь, зная маршрут наизусть. Лестница вела наверх, в кухню. Поднялся осторожно, стараясь не скрипеть. Толкнул дверь — она поддалась.

Кухня была темной, пустой. Слабый свет пробивался из коридора. Я прислушался — голоса. Тихие, встревоженные.

Я вышел в коридор, держа нож наготове. Голоса доносились из гостиной. Я узнал один из них — Захар. Второй — Ричард.

Я толкнул дверь гостиной. Оба мужчины вскочили, оборачиваясь. Захар выхватил пистолет из-за пояса, Ричард схватился за кресло.

— Стой! Кто… — начал Захар, но осёкся, вглядевшись в мое лицо. — Барин⁈ Егор Андреевич⁈

— Я, — хрипло сказал я, входя в круг света от камина. — Дошёл.

— Господи Иисусе! — Ричард бросился ко мне. — Что с вами случилось⁈ Вы ранены! Где вы были⁈

— Долгая история, — я покачнулся, и Захар подхватил меня под локоть, усаживая в кресло. — Где Маша? Сашка? Они в безопасности?

— В спальне, — быстро ответил Захар. — Под замком, я приказал никого не впускать и не выпускать. С ними Анфиса и две служанки. И охранник на этаже. Когда вы пропали, я поднял весь дом на уши. Иван Дмитриевич уже какой день город да ближайшую округу прочёсывает.

Ричард, развязал мою повязку на плече. — Господи, да это же серьёзная рана! Нужно срочно обработать, а то начнётся гангрена!

— Займись, — я отмахнулся. — А пока расскажите — что здесь происходило? Кто-то приходил? Угрожал?

Захар и Ричард переглянулись.

— Никто не приходил, — медленно сказал Захар. — Но… наблюдение есть. Я заметил людей напротив дома. Меняются посменно. Думал, это Иван Дмитриевич выставил охрану, но когда спросил — он ничего не знал.

— Это не наши, — я кивнул. — Это те, кто меня похитил.

— Похитили⁈ — переспросили оба в один голос.

Я рассказал. Коротко, но по существу. Нападение в переулке. Пробуждение в телеге. Допросы «француза». Побег. Погоню. Драку. Блуждание по лесу. Возвращение.

Они слушали, бледнея. Когда я закончил, Ричард выругался по-английски, а Захар так сжал кулаки, что побелели костяшки.

— Французский шпион, — процедил Захар. — Сволочь. Если бы я знал, что такое может произойти, ни на шаг бы не отпустил!

— Это моя вина, — устало сказал я. — Я расслабился. Думал, что в Туле безопасно. Ошибся.

— Нужно немедленно сообщить Ивану Дмитриевичу, — сказал Ричард. — И усилить охрану дома.

— Согласен, — кивнул я. — Захар, пошли гонца к Ивану Дмитриевичу. Пусть приезжает сюда, срочно. Скажи, что я вернулся и мне есть что рассказать. Ричард, ты раной давай занимайся. Не хочу загнуться от заражения крови после того, как выжил в этой передряге.

Захар кивнул и выскочил из комнаты. Ричард засуетился, отправляя слугу за горячей водой, чистыми тряпками и своим медицинским сундуком.

Пока они готовились, я сидел в кресле, глядя в огонь камина. Я дома. Я выжил. Но это только начало. Враг знает, где я. Он не отступит. Теперь это война. И я должен быть готов. Нужно подняться к моим.

— Егор! — раздался крик, и в гостиную влетела Маша. Лицо её было бледным, глаза красными от слез. Она бросилась ко мне, упала на колени рядом с креслом. — Господи, ты жив! Ты жив!

Она обхватила мою здоровую руку, прижалась лицом, всхлипывая.

— Я здесь, Машенька, — тихо сказал я, гладя её по голове. — Я вернулся. Всё будет хорошо.

Но даже произнося эти слова, я знал — ничего не будет хорошо, пока угроза не устранена. Пока «француз» на свободе, моя семья в опасности.

И я сделаю всё, чтобы защитить их.

Всё, что потребуется.

Ричард закончил обрабатывать рану на плече, затягивая бинт так туго, что я невольно зашипел сквозь зубы. Боль, притупившаяся было от адреналина и радости возвращения, вернулась тупой, ноющей пульсацией, расползаясь от плеча к шее.

— Жить будете, Егор Андреевич, — констатировал англичанин, вытирая руки влажным полотенцем. В его голосе слышалась профессиональная сухость, за которой он неумело прятал огромное облегчение. — Рана глубокая, мышца рассечена, но кость цела. Главное — покой и чистота. Никаких резких движений, никакой верховой езды минимум две недели. И молитесь, чтобы не началось воспаление.

Я хмыкнул, осторожно пошевелив пальцами левой руки. Слушались, хоть и с трудом, каждое движение отдавалось болью.

— Покой нам только снится, Ричард. Сейчас начнется самое интересное.

Маша, всё это время сидевшая рядом, сжимая мою здоровую руку, всхлипнула и прижалась ближе. Я чувствовал, как она дрожит — не от холода, а от пережитого страха. Я обнял её, стараясь успокоить, хотя сам ощущал, как накатывает запоздалая реакция на всё произошедшее. Организм требовал покоя, но мозг продолжал лихорадочно работать, перебирая детали, строя планы.

Дверь гостиной распахнулась без стука — не вошел, а влетел Иван Дмитриевич. Обычно сдержанный, застегнутый на все пуговицы чиновник Тайной канцелярии сейчас выглядел так, словно сам пробежал марафон по лесам. Плащ расстегнут, на сапогах грязь, лицо серое от усталости, а в глазах — такая ледяная ярость, что даже мне, сидевшему в кресле у камина, стало не по себе.

За ним тенью скользнул Захар, тут же вставший у двери и положивший руку на эфес сабли. Вид у моего верного стража был виноватый, но решительный — словно он готов был перегрызть глотку любому, кто косо посмотрит в мою сторону.

Иван Дмитриевич остановился посреди комнаты, тяжело дыша. Окинул меня быстрым, цепким взглядом — от забинтованного плеча до грязных, израненных сапог, задержался на лице, оценивая степень измождения.

— Живой, — выдохнул он. Это прозвучало не как вопрос, а как констатация факта, принесшая ему невероятное облегчение. Плечи его чуть опустились, напряжение слегка отпустило. — Слава Богу.

Он прошел к столу, налил себе воды из графина, выпил залпом. Руки у него дрожали — едва заметно, мелкой дрожью перенапряжения, которую он пытался скрыть.

— Я готов был перевернуть всю