Сон Императора - Андрей Сембай

Глава седьмая: Предгрозье

Часть I: Здание МВД на Фонтанке. 1 февраля 1917 года. Утро.

Здание Министерства внутренних дел, монументальное и мрачное, всегда было сердцем имперской бюрократической машины. В его коридорах витал запах старой пыли, чернил, дешевого табака и вечного страха — страха перед вышестоящим, перед доносом, перед неизвестностью. Утро 1 февраля началось как обычно: тихий гул голосов за дверьми, шелест бумаг, мерные шаги курьеров. Но к десяти часам атмосфера изменилась.

С улицы, не торопясь, вошел генерал Иванов. Он был не один. За ним следовало шестеро офицеров в форме Отдельного корпуса жандармов — молодые, подтянутые, с холодными, ничего не выражающими лицами. Их сапоги отбили четкую, зловещую дрожь по мраморным плитам парадной лестницы. Дежурный чиновник бросился навстречу, заикаясь:

— Ваше превосходительство, мы не были извещены… кабинет министра ещё…

— Больше не министра, — отрезал Иванов, не глядя на него. — Я — министр. Моя свита — мои адъютанты. Собрать всех начальников департаментов, управлений и отделов в зале заседаний через пятнадцать минут. Кто не явится — будет считаться уволенным по статье за неисполнение приказа в военное время.

Через пятнадцать минут в большом зале с портретами прежних министров на стенах собралось около пятидесяти человек. Это были сановники в мундирах с орденскими колодками, важные, упитанные, с лицами, выражавшими смесь любопытства, страха и высокомерного недоумения. Они перешептывались, глядя на невысокую, коренастую фигуру нового начальника, который стоял у стола, медленно снимая перчатки.

— Господа, — начал Иванов без преамбул. Его голос, хрипловатый и резкий, заполнил зал. — Я — генерал от инфантерии Николай Иванов. Новый министр внутренних дел по личному повелению Государя Императора. Знакомиться с вами по отдельности времени нет. Запомните мои правила раз и навсегда. Вы — не хозяева здесь. Вы — слуги государства. И сейчас государство воюет. Всё, что не служит победе, — враждебно. Всё, что мешает порядку, — будет уничтожено. Ваша прежняя работа меня не интересует. Она привела страну к краю пропасти. С сегодняшнего дня вы работаете по-новому.

Он сделал паузу, обводя их ледяным взглядом.

— Первое. Все дела по политическому сыску, все агентурные сети передаются в мое личное ведение и в ведение моих офицеров. — Он кивнул на стоящих у дверей жандармов. — Все шифры, списки агентов, финансовые отчеты по секретным операциям — на мой стол к вечеру. Утаивание или фальсификация — расстрел как за шпионаж.

В зале пронесся сдавленный гул. Это было беспрецедентное вторжение в святая святых ведомства.

— Второе. Все связи с депутатами Государственной Думы, с редакциями газет, с общественными организациями — прекращаются. Никаких консультаций, никаких утечек информации. Любой контакт должен быть санкционирован мной. Третье. С сегодняшнего дня вводится военный график работы: с восьми утра до десяти вечера. Без выходных. Отлынивающих — увольнять с волчьим билетом. Понятно?

Начальник Особого отдела, полковник Батюшин, пожилой, седой сановник, не выдержал:

— Ваше превосходительство, но это… это невозможно! Агентурная работа — тонкая материя! Передача всего посторонним офицерам разрушит годами налаженные связи! А работа с Думой — это необходимая…

— Необходимая? — Иванов перебил его, и в его голосе прозвучала сталь. — Вы считаете необходимым информировать врагов о наших планах? Ваши «связи» привели к тому, что о каждой нашей операции знали за час до её начала. Что касается вашей агентуры… — он презрительно усмехнулся, — большая часть её либо работает на обе стороны, либо выдумана для отчета. Мне нужны результаты, а не бумажки. Вы, полковник Батюшин, уволены. Сдать дела в течение двух часов. Пропуск — сдать сейчас.

Батюшин побледнел, как полотно, и беззвучно опустился на стул. Двое жандармов тут же подошли к нему, взяли под руки и вывели из зала. Остальные сидели, боясь пошевелиться.

— Есть ещё вопросы? — спросил Иванов.

Вопросов не было. Была только леденящая тишина.

— Тогда к работе. Отделу печати: к завтрашнему утру — список всех крупных газет Петрограда с владельцами, редакторами и основными публициста. Отделу по делам дворянства и выборных учреждений: полная справка по всем фракциям Думы, с компроматом на каждого значимого депутата. Особое внимание — кадетам и прогрессистам. Всем остальным — разобрать входящую документацию за последний месяц. Отчет о проделанной работе — мне лично каждый день в 21:00. Свободны.

Он развернулся и вышел, оставив за собой зал парализованных страхом чиновников. Жандармы остались, распределяясь по кабинетам начальников департаментов. Бюрократический Левиафан только что получил удар током. Теперь предстояло выяснить — умрет ли он, или начнет служить новому, железному хозяину.

Часть II: Редакция газеты «Речь». 3 февраля. День.

«Речь» — главный печатный орган партии кадетов — располагалась в центре города, в здании с большими окнами, всегда полными света. Сегодня свет казался тусклым. В кабинете главного редактора, Павла Милюкова, собрались ключевые авторы. Воздух был густ от табачного дыма и нервного напряжения. На столе лежал свежий номер, вышедший утром. В нем, на второй полосе, была опубликована осторожная, но недвусмысленная статья о «тяжести чрезвычайных мер» и «важности сохранения правовых гарантий даже в военное время». Рядом с газетой лежал другой документ — официальное предписание от Министерства внутренних дел за подписью Н.И. Иванова.

Милюков, худощавый, с умным, нервным лицом и пронзительными глазами за очками, зачитывал его вслух:

— «…усматривая в публикации от 3 февраля тенденциозное искажение государственной политики, могущее посеять смуту и подорвать доверие к властям в военное время, Министерство внутренних дел предупреждает редакцию о недопустимости подобных материалов. В случае повторных нарушений газета будет приостановлена, а виновные привлечены к ответственности по законам военного времени». Господа, вот он — новый стиль. Генерал Иванов даже не потрудился вызвать, не попытался поговорить. Просто прислал бумагу с угрозой.

— Это цензура! Прямая, грубая цензура! — воскликнул молодой публицист, Набоков. — Мы должны напечатать этот документ! Показать обществу, во что превращается свобода печати!

— И дать им повод закрыть нас сразу? — мрачно спросил другой, пожилой журналист. — Павел Николаевич, они не шутят. Вчера «День» получил такое же предупреждение за статью о реквизициях. «Русские ведомости» в Москве — за критику продовольственной политики. Это системная атака.

— Но мы не можем молчать! — горячился Набоков. — Если мы сдадимся сейчас, они заткнут нам рот навсегда. Война — это ещё не конституция. Основные законы империи…

— Основные законы империи, Владимир Дмитрич, — перебил Милюков, — сейчас трактуются человеком, который привык командовать дивизиями, а не вести диалог. Он видит в нас не оппонентов, а врагов. И