Сон Императора - Андрей Сембай

несгибаемого мужества под Верденом. Россия, верная союзу, отдала лучшую кровь своих сынов в Наревской операции и в боях у Барановичей, чтобы облегчить Ваше положение. Теперь настал момент для ответного, решающего жеста.

Я требую от правительства Франции и от генерала Нивеля твердых, письменных обязательств: широкомасштабное наступление французской армии должно начаться одновременно с русским, не позднее конца июня 1917 года. Координация через штабы должна быть ежедневной. Необходимо исключить ситуацию, когда русские дивизии будут истекать кровью впустую, не получая поддержки с Запада.

Я ввожу в своей стране чрезвычайные меры, чтобы мобилизовать все ресурсы для победы. Я ожидаю такой же мобилизации политической воли от наших союзников. Если Франция хочет не только выстоять, но и победить, она должна видеть в России не вспомогательную силу, а равноправного и решительного партнера по битве.

Прошу Вас передать генералу Нивелю: его план должен быть не амбициозной мечтой, а подробной, реализуемой операцией, и я жду её изложения для согласования.

С уважением и верой в наш общий триумф,

Николай».

Он откинулся на спинку кресла. Рука болела от непривычного напряжения. Он никогда не писал таких писем. Всегда были послы, министры, дипломатические формулы. Но сейчас он ломал и этот стереотип. Он был уверен: король и президент, получив такие прямые, почти дерзкие послания лично от него, будут ошеломлены. Но они не смогут их проигнорировать. В них был грубый, солдатский вызов: «Ты со мной или нет?»

Он позвонил. Вошёл дежурный флигель-адъютант.

— Эти телеграммы — зашифровать и передать по срочному каналу в Лондон и Париж. Лично в руки адресатам. Минуя МИД. Это приказ.

— Слушаюсь, Ваше Величество.

— И еще. Попросите ко мне господина Трепова. Сейчас.

Пока ждал Трепова, Николай смотрел на карту Европы. Красные флажки русских армий, синие — союзников. Огромный фронт от Балтики до Черного моря. Он должен был заставить эту громоздкую машину дернуться летом одним, сокрушительным рывком. А для этого нужно было заставить работать каждую шестеренку, подавить любое сопротивление, переломить хребет бюрократии и запугать террористов. Он чувствовал себя канатоходцем над бездной. И под ним, в этой бездне, были не только враги, но и тени его прежнего «я», и страх в глазах сына, и молчаливое осуждение дочерей. Но назад пути не было. Только вперед. Сквозь пороховой дым покушений и чернила дипломатических сражений.

Глава шестая: Железо, Свинец, Бумага

Часть I: Петроград, ночь на 20 января 1917 года. Облава.

Туман, густой и желтоватый от фабричной копоти, окутал Петербургскую сторону. Узкие, кривые улицы вокруг Чкаловского проспекта погрузились в сонную, беспросветную мглу, нарушаемую лишь редкими керосиновыми фонарями, отбрасывающими круги грязного света на обледеневший булыжник. В этой мгле, бесшумно, как призраки, двигались тени. Не одиночные пьяницы или ночные барышни, а плотные, организованные группы. Солдаты в шинелях без погон, но с характерными выправкой и винтовками со штыками — гвардейцы Преображенского полка. С ними — люди в штатском, но с одинаково жесткими, непроницаемыми лицами агентов охранного отделения. Они окружали доходный дом № 17 по Загородному переулку.

Инженер-полковник Дмитрий Соколов, возвращавшийся с экстренного совещания на Путиловском (снова лопнул котел в паровозном цехе), свернул в переулок и замер. Его квартирура была в соседнем доме, но путь преградила цепь солдат. Он увидел знакомую фигуру — капитана из управления заводской охраны, который теперь координировался с военными.

— В чем дело, капитан? Опять облава?

Капитан, молодой, с усталым лицом, узнал Соколова.

— Полковник, вам лучше обойти. По наводке. Ловят тех самых… эсеров-боевиков. Говорят, с бомбами.

Соколов почувствовал холодный комок в желудке. Он слышал на заводе смутные разговоры, шепотки о «возмездии», но чтобы так близко, в его переулке…

— В семнадцатом номере? Там же в основном мастеровые, мелкие служащие…

— Конспиративная квартира на пятом этаже. — Капитан понизил голос. — Климович лично руководит. Ждут, когда все в сборе. Чтобы взять живьем.

В этот момент с верхнего этажа дома № 17 донесся приглушенный, но отчетливый звук — глухой удар, потом крик, сразу прерванный. Потом — топот сапог по лестнице, грохот падающей мебели, ещё крики, уже нечеловеческие, полные ужаса и ярости. Свет в одном из окон пятого этажа вспыхнул и погас. Соколов, завороженный, не мог оторвать глаз. Он видел, как на черный откос крыши выскочила фигура, отчаянно цепляясь за слуховое окно. Прогремел выстрел — негромкий, сухой, явно из револьвера. Фигура дернулась, потеряла опору и рухнула вниз, с глухим, кошмарным стуком ударившись о выступающий карниз третьего этажа, а затем бесформенным мешком шлепнувшись в сугроб во дворе.

Из подъезда выбежали люди, волоча что-то тяжелое, завернутое в брезент. Соколов разглядел сапог, вывалившийся из складок ткани. Потом вывели нескольких человек — руки скручены за спину, головы накрыты мешками. Их грубо втолкнули в закрытые фургоны, стоявшие в переулке. Один из арестованных, высокий, попытался вырваться. Солдат, не церемонясь, ударил его прикладом в спину. Тот согнулся и затих.

— Закрывайте проезд, — раздался спокойный, вежливый голос. На пороге дома появился сам начальник охранного отделения, Климович. Он был в штатском пальто и котелке, в руках держал трость. Ничего не выражающее, круглое лицо было безмятежным, как у бухгалтера, подводящего удачный баланс. — Всех жильцов дома — под подписку о невыезде. Свидетелей допросить. Место происшествия опечатать.

Фургоны тронулись и растворились в тумане. Солдаты стали расходиться. Капитан вздохнул.

— Всё, полковник, можете проходить. Спокойной ночи.

— Спокойной… — автоматически повторил Соколов. Он прошел к своему подъезду, но перед тем как зайти, обернулся. Во дворе дома № 17, в сугробе, куда упал тот человек, уже темнело пятно. Неслышно падал снег, пытаясь прикрыть его, как простыней. Но пятно проступало, черное и жидкое, растекаясь по белому.

Соколов поднялся к себе в холодную, неуютную каморку. Руки у него дрожали. Он не был наивен. Война, фронт — он видел смерть. Но там была какая-то страшная логика. А здесь… здесь была тихая, методичная охота в ночном городе. Удар прикладом по спине. Пятно на снегу. И всё это — «по личному распоряжению Его Величества». Царь, который теперь «железный». Царь, который, казалось, больше не делал различий между врагом на фронте и врагом в собственном переулке.

Часть II: Петропавловская крепость. 22 января. Военно-полевой суд.

Это не был суд в обычном понимании. Заседание проходило в одной из казарм Трубецкого бастиона, приспособленной под следственные помещения. Комната с голыми стенами, окрашенными в грязно-зеленый цвет, пропахшая табаком, потом и страхом. За грубым столом сидели пятеро: председатель — генерал-лейтенант Драгомиров, суровый ветеран с непроницаемым лицом; два полковника; представитель военно-судебного ведомства и,