Фантастика 2025-157 - Александра Антарио

– Как?

– Аксинье прикажешь сестру при себе оставить, для услужения. Она тебе покорится, она вообще слова поперек не скажет. Не то поучишь ее плеткой, как положено.

Фёдор кивнул. Теперь он мать куда как внимательнее слушал.

– А потом… пару раз в углу прижмешь али просто прикажешь к себе явиться – кто тебе хоть слово поперек скажет?

– А сейчас? Сегодня?

– Только опосля свадьбы, вот как Аксинья затяжелеет.

– Почему?!

– Потому как от твоих забав дети бывают, Феденька. Нехорошо будет, когда законный наследник позже ублюдка родится.

Фёдор головой помотал… дошло.

– А боярин Заболоцкий не возразит ли?

– Найду я что ему предложить. Женись на Аксинье – обеих сестер получишь. Понял?

Фёдор к матушке подошел, обнял, поцеловал.

– Маменька… люблю тебя!

– То-то же…

Любава слезинку вытерла кончиком платка, сыну улыбнулась.

– Вырос ты у меня, Феденька, скоро внуков мне подаришь.

– Постараюсь, матушка.

– Только сначала с законной женой постарайся, а потом уж и с Устиньей. Глядишь, и вовсе ее в палатах оставишь, будет жить на твоей милости, слова не пикнет.

Фёдор закивал.

Явно его такая перспектива вдохновляла. Любава сына по голове погладила.

Сколько ж она для него перенесла, сколько сделала… чуть-чуть еще, и все хорошо будет. Вот она, сильная кровь, и дети у Феденьки будут, здоровые… а Аксинья или там Устинья…

Какая ей разница, что с бабами этими будет?

Пусть хоть подохнут обе, ей оно безразлично! У нее Феденька есть, сыночек родненький, о нем она и заботиться будет. А эти…

Сами встретились?

Сами и виноватые…

* * *

Устя не успела вещи в сундук сложить, потаенная дверца скрипнула.

Обернулась девушка, заулыбалась.

– Боренька!

– Устёна!

Царь к ней шагнул, за руки взял.

– Устёна, милая, ты здорова ли?

– Теперь здорова, Боря. Теперь хорошо все.

– Ты с мачехой моей договорилась? Она тебе что пообещала?

В миг единый Устя посерьезнела, руки высвободила.

– Боря… сядь, прошу тебя. Послушай. Плохо все очень.

– Что – плохо, Устёна? Мне кажется, так все очень хорошо даже. Пусть Федька на сестре твоей женится, лишь бы не на тебе.

– Женится, – невесело Устинья усмехнулась. – Другое плохо, Боренька. Не сама я упала, не своей волей, Аксинья, дурочка маленькая, мне в косу жемчуг вплела, не простой, заговоренный. Паука того помнишь?

Борис только кивнул. Вмиг хорошее настроение как тряпкой стерло.

Помнил ли?

В другое время и не поверил бы, и не задумался. А вот так, когда аркан с него сняли, когда сам паука видел, когда горело сушеное чудовище, а его аж трясло…

Запомнишь после такого. И во все поверишь.

– Ты сказать хочешь…

– Хочу, Боря. Царица Любава из рода Захарьиных. А брат ее, боярин Данила, черным баловался, мать ее ведьмой книжной была, и книга черная ее сохранилась. Если согласишься, бабушка моя покажет, где у него комната была потаенная, а там… лежит она там, хозяев ждет. За такое в иноземщине казнь без рассуждений, да и у нас не порадуешься, когда монастырем отделаешься – счастлив будешь.

– Так…

– Боярина нет, а жемчуг есть. А от царицы вдовой черным не несет, но что-то на ней есть. Сама я и половины не понимаю… Добряне бы ее показать, да нельзя той из рощи выходить. Бабушку попросить посмотреть?

– Попроси.

– Ей во дворец хода нет. Волхва она, когда патриарх узнает – худо будет.

– Как же он узнает, когда на свадьбу все Заболоцкие пожалуют? И бабушка твоя в том числе.

– Ох, Боря…

– Вот, и потихоньку на мачеху мою посмотрит.

– Ты лучше сам вспомни, как отец твой с ней познакомился, как полюбил ее… как… прости, Боря, но – как матушка твоя умерла? Не было ли в том чего неладного?

– Не знаю, Устя. Матушка ребенка ждала, родами умерла. Потом через месяца два отец к боярину Раенскому в гости пошел, а там Любава эта подолом вертит… и словно… приворожили его?!

– Ты сам сказал, Боря, не я…

– Устя, а можешь ты в матушкиных покоях побывать, посмотреть? Вдруг и увидишь что-то?

– Я – вряд ли. Сила-то у меня есть, а знаний не хватает. Вот бабушка, как придет, могла бы. И посмотреть, и увидеть. А разве…

– Нет. – Боря вопрос угадал. – Когда матушка умерла, я отца на коленях умолил покои ее закрыть наглухо, ключ от них мне отдать. Приходил туда… – Голос взрослого уже мужчины дрогнул, изломался. – Когда отец на Любаве женился, та матушкины покои захотела, сильно. Да я отцу сказал, что, ежели она в матушкины покои хоть ногой ступит, я с собой покончу.

– Он и воспротивился?

– Да.

– Слов ровно и не слышал, а когда ты… ты ведь сделал что-то?

– Нож взял, перед дверью встал, сказал, что сейчас на нож тот брошусь. – Борис ворот рубахи, шелком да золотом шитой, распустил, шрам на плече показал. Длинный, кривой. – Я и кровь уж пустил себе, я не остановился бы.

– Страх за тебя и приворот преодолел. Ненадолго, наверное?

– Ненадолго. Но матушкины покои отстоял я, никто туда не вошел.

– Ох, Боря… давай мы с прабабушкой сходим. Я могу и не понять, даже если почувствую, а спустя столько лет любой след хрупким станет. Пожалуйста, давай не рисковать.

Хотелось Борису пойти прямо сейчас и разобраться во всем сейчас – стерпел. Опять же…

Узнает он, что матушку отравили или еще как сглазили, – что сделает?

Хотя это вопрос глупый.

Что-что, да просто отправит Любаву в монастырь. Навечно.

И монастырь выберет такой, чтобы пожила подольше и помучилась побольше. Вон, скальный монастырь! В скале вырублен, не сбежишь, не выживешь долго. Прекрасное место!

– Думаешь, Любава отца приворожила?

– Не знаю, Боря. Про первую любовь много сказано, а ведь еще и последняя есть, самая сладкая и самая горькая. А про нее частенько забывают. Мог твой отец и сам полюбить, так тоже бывает. Молодая, красивая, обаятельная – что еще надобно?

– Много чего.

– Тебе. А отцу твоему?

Боря только вздохнул:

– Чужая душа – потемки.

– То-то и оно, Боря. Мог и сам полюбить, а могли и помочь, сейчас уж не угадаешь. Ох-х-х-х…

– Устя, что не так?

– Мне же теперь отец… совсем я о том не подумала. Аксинье он рад будет, а вот я…

– А ты в палатах останешься. Поговорю я с боярином.

– Я? В палатах?

– Да.

– Как сестра царевны? Прости, не смогу я. Аська дура безмозглая, не знаю, что ей пообещали, да точно знаю – обманут идиотку. Это понятно, а простить ее все одно не смогу. Нельзя своих предавать. Какие б ни были, плохие, хорошие, все