Суровая расплата. Книга 1: Тень среди лета. Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам

стояли и молча смотрели друг на друга. Гнев исчез, ушла и печаль. Адра казался усталым и потерянным, очень молодым и одновременно очень старым. Идаан чувствовала себя так же. Как будто даже воздух, которым они дышали, стал другим.

Адра первым отвел взгляд и первым нарушил молчание:

– Знаешь, дорогая, а ведь ты так и не сказала, что Семай тебе не любовник.

– Он мой любовник. – Идаан пожала плечами. Битва закончилась, и новые раны уже ничего не изменят. – Уже несколько недель.

– Почему?

– Не знаю… Потому что он не был частью всего этого. Потому что он такой чистый.

– Потому что он обладает запредельной для нашего понимания силой, а это привлекает тебя больше всего?

Идаан хотела как-нибудь уколоть Адру в ответ, но передумала и кивнула:

– Пожалуй, и это тоже.

Адра прислонился спиной к стене, вздохнул, медленно сполз на пол и положил руки на колени.

– Список Домов и женщин существует, – сказал он. – Был составлен еще до того, как ты сошлась с Семаем. Я был против, но отец сказал, что это на всякий случай – может потом пригодиться. Скажи мне одно… Сегодня, когда он сюда заявился… ты не… вы с ним…

Идаан снова рассмеялась, но теперь это был тихий, спокойный смех.

– Нет, Адра-кя, я не ложилась с другим мужчиной в твоем доме. Не знаю почему, но мне кажется, это было бы хуже всего того, что я уже успела сделать.

Адра кивнул. Идаан по его глазам, по рукам видела, что он хочет спросить о чем-то еще. И даже знала о чем. Они уже несколько лет не только любовники, но и сообщники. Она хорошо знает и понимает его, он стал для нее вроде близкого родственника или даже частичкой ее самой.

Это не могло пробудить любовь, но она могла вспомнить те времена, когда любовь была еще жива.

– Когда мы впервые поцеловались, у тебя был такой испуганный вид, – сказала Идаан. – Помнишь тот первый поцелуй? Это было в середине зимы. Мы с компанией пошли кататься на коньках. Нас было человек двадцать. Мы еще устроили забег, и ты пришел первым.

– И в награду за победу ты подарила мне поцелуй, – подхватил Адра. – Нойти Ваусадар тогда так ревновал, что чуть язык себе не откусил.

– Бедняга Нойти. А знаешь, я ведь хотела его позлить.

– Да? Тебе удалось. А еще чего ты хотела?

– Еще хотела тебя поцеловать. А ты только спустя несколько недель пришел за вторым поцелуем.

– Боялся, что ты поднимешь меня на смех. Каждый вечер ложился с мыслями о тебе, а утром просыпался весь разбитый. Можешь представить, каково это – бояться, что тебя поднимут на смех?

– Сейчас? Нет.

– А помнишь ту ночь, когда мы вдвоем пошли на постоялый двор? Там еще у входа была такая собачонка.

– Та, что танцевала на задних лапках, пока хозяин играл на флейте? Да, помню.

Идаан улыбнулась. Та собачонка была совсем маленькой, с серой шерстью и добрыми темными глазами. Ей, похоже, очень нравилось становиться на задние лапки и подпрыгивать, а передними она все время размахивала, чтобы сохранить равновесие. Да, собачонка определенно была счастлива.

Идаан, чтобы не потекла тушь, поспешила вытереть набухшие слезы и запоздало вспомнила, что в этот день не накрасила глаза.

Картинки из прошлого согревали душу, и Идаан искренне взмолилась: хоть бы собачонка была еще жива и так же счастлива, как в тот зимний день!

И она, уже не скрывая слез, сказала:

– Тогда мы были другими.

Они снова замолчали. А потом Идаан села рядом с Адрой. Он обнял ее рукой за плечи, а она прильнула к нему и тихо заплакала. Это были слезы о том, чего уже не могла вместить ее душа.

Адра подождал, пока она не выплакалась, и тихим, чуть хрипловатым голосом спросил:

– Они к тебе приходят?

– Кто?

– Они.

Идаан поняла, о ком он, и снова услышала тот треск, как от топора, расколовшего полено. Ее передернуло.

– Да.

– А знаешь, что самое смешное? Ко мне приходит не твой отец, хотя должен бы. Он был совершенно беззащитен. Я шел к нему, зная заранее, как все произойдет. Но приходит ко мне не он.

Идаан нахмурилась, пытаясь понять, о ком говорит Адра.

Адра это увидел и улыбнулся, как будто его порадовало то, что она не все о нем знает, что они все же проживают разные жизни.

– Когда мы пытались выручить того убийцу, Ошая, там был стражник… и я его прикончил. Мечом. Одним ударом разрубил челюсть. До сих пор вижу в мельчайших деталях. Ты когда-нибудь била со всей силы железным прутом по насту? Те же ощущения. Бьешь резко, с размаху по твердому и одновременно хрупкому. Помню звук. А ты после не хотела ко мне прикасаться…

– Адра…

Он поднял раскрытые ладони, как будто не желал, чтобы она сочувствовала. Идаан проглотила обиду – она не имела права его прощать.

– Люди убивают друг друга, – сказал Адра. – Убивают по всему миру. Режут глотки из-за денег, под влиянием страстей или ради власти. В городах Хайема люди лишают жизни своих родственников. Я никогда не задумывался, как они это делают. И даже сейчас не могу это представить. Не могу понять, как у самого-то поднималась рука. А ты можешь?

– Всех ждет расплата, – ответила Идаан. – И солдат, и стражников. Даже мелких бандитов и пьяниц, что режут друг друга в закоулках возле домов утех. Они платят свою цену, и мы заплатим. Вот и все.

Адра тяжело вздохнул:

– Думаю, ты права.

– И что будем делать? С Отой.

Адра пожал плечами, как будто ответ был очевиден:

– Если Маати Ваупатай решил стать защитником Оты, в конце концов тот к нему заявится. А Семай уже доказал, что ради одного человека он способен нарушить молчание.

– Я не хочу вмешивать в это Семая.

– Поздно. Он единственный, кто может вывести нас на Оту. А ты – единственная, кому он его выдаст, – сказал Адра.

И в его словах не было ни холода, ни жестокости, ни злости, одна лишь усталость.

Порат Радаани указал на пиалу Маати, и мальчик-слуга с грацией танцора снова ее наполнил.

Поэт изобразил позу признательности хозяину. При других обстоятельствах он бы поблагодарил слугу, но сейчас было не время и не место.

Поэт поднял пиалу и подул на горячий зеленовато-желтый чай с богатым ароматом риса и свежих листьев.

Радаани сцепил толстые пальцы на выпирающем животе и улыбнулся. Утопавшие в жирных складках век глаза блестели, как мокрая галька в ручье.

– Признаюсь, Маати-тя, не