Имею скафандр - готов путешествовать (2025/AI) - Sergey Smirnov

В центре зала погасли изображения миров Черволицых. На секунду воцарилась тьма, а затем в ней вспыхнул новый голографический шар. Прекрасный, хрупкий, сине-белый. Завитки облаков, сияние океанов, зелень континентов.

Земля.

Мой дом. Наша планета. Она выглядела как улика.

Вперёд выступила новая фигура. Галактический Прокурор. Он был высоким и неправдоподобно тонким, словно сотканным из тени и света. Его «голос», прозвучавший в моей голове, был холодным, как треск ломающегося льда.

— Представляю к рассмотрению Образец 734-Б, вид Homo Sapiens.

На гигантском экране над нами, где только что парила наша прекрасная планета, начали вспыхивать изображения. Это были не реконструкции, а жестокие, дышащие моменты, вырванные из истории. Окопы Первой мировой, усеянные телами. Изможденные лица за колючей проволокой концентрационного лагеря. И, наконец, апофеоз нашего безумия — ослепительные, беззвучные грибы ядерных взрывов, расцветающие над городами.

— Зафиксирована аномально высокая предрасположенность к насилию над особями своего же вида, — констатировал Прокурор, пока мой мир разрывали на части в центре зала. — Их технологическое развитие опережает их моральное развитие на несколько порядков. Они создали оружие, способное стерилизовать их биосферу, ещё до того, как установили прочный мир на своей планете.

Кадры сменяли друг друга: горящие от напалма деревни, городские беспорядки, жестокость человека к человеку. Это была хроника нашей ненависти к себе, представленная беспристрастным богам.

Я смотрел на это с нарастающим ужасом. Но хуже ужаса был стыд. Я чувствовал, как он заливает лицо жаром, как горит в груди. Я хотел крикнуть, что мы не только такие! Что мы пишем музыку, строим соборы, мечтаем, любим, жертвуем собой. Но слова застряли в горле. Как я мог объяснить им Моцарта, когда они видели Освенцим?

Прокурор сделал паузу, обводя зал своим холодным, изучающим взглядом.

— Вывод: данный вид представляет собой латентную угрозу галактического масштаба. Эволюционный тупик агрессии, помноженный на технологическую мощь. Получив доступ к звёздам, он неизбежно станет новой чумой. Требуется превентивная мера.

Он посмотрел прямо на меня. И произнёс последние слова, от которых у меня перехватило дыхание.

— Рекомендуемое решение: Карантин. Или стерилизация.

Глава 16

Давящая тишина, последовавшая за речью Прокурора, была тяжелее любого физического груза. Паника подступала к горлу, ледяная и липкая. Я был всего лишь мальчишкой, который хотел починить скафандр. Как я мог стать защитником для семи миллиардов душ?

Голос одного из Судей снова прорезал тишину, величественный и древний.

— Кто будет говорить в защиту этого вида?

Взгляды всех неисчислимых существ в зале обратились к нам. К крохотной группе из трёх фигур. Материня молчала. Она не была человеком. Крошка стояла рядом, дрожа. С леденящей ясностью я осознал правду.

Это должен был быть я.

В этот момент я почувствовал слабое давление. Крошка, не глядя на меня, сжала мою руку. Её ладонь была тёплой. Этот простой жест стал моим якорем. Я поднял глаза и встретил ментальный взор Материни. В её присутствии не было жалости, только спокойная, несокрушимая вера.

Страх не ушёл. Но что-то другое поднялось ему навстречу — упрямство. Я здесь не для того, чтобы спорить с историей. Я здесь, чтобы свидетельствовать о том, что видел сам.

Я сделал шаг вперёд.

— Да, — мой голос сначала дрогнул, но потом окреп. — Всё, что сказал уважаемый обвинитель, — правда. Наша история написана кровью. Мы бываем жестоки, эгоистичны и близоруки. Я не буду этого отрицать.

Я сделал паузу, чувствуя, как внимание Трибунала обострилось.

— Но это не вся правда. В ваших хрониках — только войны и катаклизмы. Вы не заметили миллионы ежедневных актов доброты, потому что для ваших отчётов они были слишком малы. Врач, спасающий одного пациента. Солдат, закрывающий собой товарища. Это не события для галактической истории. Но именно из этих песчинок и складывается характер моего вида.

Я повернулся, и мой взгляд упал на моих друзей. Теперь моя речь стала совсем личной.

— Вы хотите доказательств? Вот они. — Я мягко положил руку на плечо Крошки. — Посмотрите на неё. Ребёнок. Черволицые видели в ней лишь ходячий банк данных. А я увидел друга. Друга, за которого был готов умереть в ледяной пустыне Плутона. И она была готова сделать то же самое для меня. Разве это не доказывает нашу способность ценить дружбу выше собственной жизни?

Я перевёл взгляд на Материню.

— А вот – Материня. Представитель вида, который неизмеримо мудрее нас. Мы могли испугаться её. Но мы доверились ей. Мы полюбили её, как мать. Мы – трое существ с разных планет – стали семьёй. Если мой вид способен на такую связь, значит, мы не безнадёжны.

Я снова посмотрел на Трибунал, чувствуя, как всё моё отчаянное путешествие сжимается в одну последнюю, главную мысль.

— Вы судите нас по нашему прошлому. Но я прошу вас судить нас по нашему потенциалу. По тому, чем мы можем стать. Дайте нам шанс научиться.

Я замолчал, полностью опустошённый. Я сказал всё. Абсолютная тишина, ещё более глубокая и значимая, чем прежде, окутала зал. Эти несколько секунд тянулись мучительнее, чем все дни на Плутоне.

Наконец гул стих. Голос Главного Судьи, спокойный и беспристрастный, как сама Вселенная, разнёсся по залу.

«Трибунал выслушал обвинение и защиту. Аргументы защиты, подкреплённые личным свидетельством, признаны весомыми. Вид, именуемый “человечество”, не будет подвергнут изоляции или уничтожению».

По моим щекам текли слёзы облегчения. Я едва устоял на ногах.

Но голос продолжил:

«Однако обвинения слишком серьёзны, чтобы их игнорировать. Ваш потенциал к состраданию неоспорим. Но столь же неоспорим и ваш потенциал к разрушению. Вердикт таков: человечеству даётся испытательный срок. Мы будем наблюдать. Докажите, что вы достойны звёзд».

Голос умолк. Мы победили. Но это был не конец. Я это осознавал с пугающей ясностью. Настоящее испытание для всего человечества только начиналось. И теперь мы были под присмотром.

Глава 17

Боль уходила не так, как уходит боль от аспирина или морфина. Она не притуплялась, не отступала на задний план. Она просто исчезала, словно её вычёркивали из самого уравнения моего существования. Я лежал на чём-то, что не было ни кроватью, ни кушеткой, — скорее, на идеально подогнанной под контуры моего тела тёплой, живой поверхности. Комната