Бездарь и домовой - Дмитрий Игоревич Сорокин

Феодор Иоаннович повернул голову в пол-оборота и бросил:

— Оставьте нас.

Быстро, но без суеты все вышли за дверь. Царевич подошел к старому князю.

— Ты кем себя возомнил, пёс, дурак старый⁈

Ромодановский был раздавлен. Ромодановский был уничтожен. Ромодановский плакал. Но он оставался князем. И потому, хоть и с огромным усилием, голову вскинул гордо и посмотрел царевичу в глаза.

— Я — последний князь Ромодановский, царевич, — срывающимся голосом проговорил старик. — Нет у меня детей боле. Погибли. А бездари не наследуют титул. Не нужны мне бездари!

— Бездари, говоришь? На! Читай! — и Грозный бросил на колени князя газету с обведенной статьей о явлении утопленников в городе Алексине.

— Но… но как же это? — поднял глаза ошеломленный князь. — Не может быть!

— А вот так! И получается, если это не твои проделки, конечно, что больше некому! Уж больно редкая у вас специализация!

— Но он же… бездарь!

— Был бездарью, дурачина, да весь вышел! В общем, так. Я могу доставить его сюда… ну, скажем, через полчаса. Но тогда тебе не жить, вину перед отцом моим ты не искупишь. Или ищи его сам. Если найдешь и к службе государевой приведешь — снимется с тебя опала. А с сыном сам договаривайся, прощение вымаливай — то твоя печаль. Внял ли?

— Внял, царевич…

— И что выбрал?

— Найду я его, — опустился Ромодановский на колени и перекрестился. — Вот те крест, Феодор Иоаннович, отыщу я наследника.

— Но не медли: необученный некромант в земщине долго не проживёт! А закон един для всех! До первого сентября сроку тебе — далее не взыщи! — громыхнул Грозный, развернулся и вышел.

Старый князь долго еще молча, склонив голову, стоял на коленях в пустом парадном зале. Губы его время от времени шевелились — то ли звал кого, то ли прощения просил, то ли просто молился — не разобрать. Наконец поднялся, выпрямился — гордый, целеустремленный, деятельный.

— Родион!

Управляющий возник как по волшебству.

— Родион, мы в опале. Магия в имении запрещена. Необходимо как можно быстрее отыскать княжича Фёдора Юрьевича.

— Понял, — кивнул управляющий.

— Как звали того молодого ухаря, что помогал нам с расследованием краж в прошлом году, напомни?

— Владимир Дубровский, ваше сиятельство.

— Отыщи его и пригласи ко мне. Платим, сколько ни запросит, не торгуемся.

— Будет исполнено, ваше сиятельство.

— Кстати, Родион. А где наш арагонец? Что-то я его давно не видел.

— Кошки задрали, ваше сиятельство. С неделю тому назад.

— Жаль. Дорогая игрушка. Хоть и напрочь бестолковая. Ну, да ладно.

* * *

Лежал без сна. Вот и устал, как давно не уставал, и поспать бы надо — ан нет, шалишь. Не засыпается, хоть тресни. Самые разнообразные эмоции и мысли одолевали меня, и всё никак не получалось с ними разобраться. Вот что я чувствовал, стоя на краю ямы, из которой сперли волшебную бронзовую хрень с родовым гербом? Бешенство я чувствовал. Бешенство от собственного бессилия. Потому что откуда-то знал, что, стоило мне, фигурально выражаясь, свистнуть, с кладбища тут же примчались бы мои давешние зомбаки, и послал бы я их по следу, и дело было бы сделано в кратчайшее время. Но нельзя, потому как незаконно. А как по-другому найти вора? А вот не знаю! И руки опускаются, и зло берет.

Да, жил ты себе, Федя, не тужил — и на тебе! Куча возможностей — и это ты всего лишь пустоцвет, да и то с ними, возможностями этими, еще управляться не умеешь, но тут справочник в помощь. А нельзя! Обидно-то как…

Но, вообще говоря, на всё происходящее стоит посмотреть гораздо шире. Я, привыкший быть старым, начал по-настоящему ощущать себя молодым. И это оказалось проблемой, потому что молодым быть я отвык очень давно. Видимо, случившаяся инициация плюс резкое похудение запустили в организме всякие процессы, гормон взыграл, и теперь мне явно рвёт крышу. Это совершенно восхитительные ощущения, но что мне с ними делать? Я же целый редактор городской газеты, а мне вот прямо сейчас хочется шляться по ночному городу, прихлёбывая пиво из бутылки, курить, как взрослые, ругаться нехорошими словами и говорить сальности девушкам, после чего валять этих самых девушек по-всякому… Кошмар. Арагонский стыд просто. Мне, вроде бы, восемнадцать, а не пятью годами меньше?

Наверное, надо набраться терпения и подождать несколько дней: буря уляжется, станет попроще. Главное, за это время фатальных глупостей не успеть наворотить.

Итого, что мы имеем? А имеем мы молодого, еще не очень красивого, но с перспективами меня. И этот самый я — новоявленный пустоцвет-некромант, на минуточку! — очутился в земском захолустье, где подрядился писать всякое в местную газету. Колдовать мне при этом нельзя категорически, хотя иной раз вот прямо распирает. Я подобен вору, укравшему шикарные часы: вещь чудесная, я в ней буду выглядеть круто, если не удержусь и надену, но вот только очень недолго…

Далее. Юному благородному дону — пусть он даже уже и не очень благородный и совсем не дон — позарез нужна дама сердца. С этим проблем никаких: я её собственноручно извлёк из окских глубин. С другой стороны, кроме оставшегося уже в прошлом этого подвига, очаровывать дворянку мне, будем честны, нечем. Хоть я, подозреваю, и много родовитее её, но это после папенькиного перфоманса не считается, ибо низвержен есмь. Выгляжу я при этом не как кинозвезда, но и не как какой-нибудь нотрдамский урод, которого хоть пожалеть можно, а безнадёжнее всего я выгляжу-то — толстый и неуклюжий. Правда, я тут немного похудел… О! Есть идея.

— Нафаня, а где можно колдовать?

— Везде, кроме земщины, хозяин. В юридиках, в опричнине, в сервитутах…

— Ага. А Калуга же у нас как раз сервитут?

— Да, именно.

— Отлично, надо бы туда прогуляться как-нибудь, — и я снова погрузился в мысли.

Значит, так. Еду в Калугу, где-нибудь на кладбище поднимаю десяток мертвецов, кладу их обратно и, подхватив спадающие штаны, рву оттуда когти. Глядишь, еще десяток кил скину, а то и все два. Пробежки, гантели, турничок — и через месяц будет не стыдно Наташе показаться. А сначала надо будет вычислить, где она обитает. Но это вряд ли вызовет сложности — при моей-то профессии, я ж вам не кто попало, а целый журналист! Так, хорошо. Не, звучит диковато, согласен, но