Целитель - Михаил Васильевич Шелест

нас зазывал. Нас семеро у него мужей было и все грамоту и счёт знали. Но наша родовая ветвь по посольскому делу не пошла. Другой царь — другие порядки. Но деды наши и ратным премудростям нас учили. Посол с мечом убедительнее посла без меча, — сказал отец и усмехнулся.

Отец рассмеялся, а я удивился.

— Так и повелось у нас в роду, учить детей своих. Кхм! К чему я веду… Кхм! Дядька твой двоюродный Иван сейчас приставлен к посольской палате царя Василия Ивановича. Зело разумный Иван, князю Шуйскому приглянулся, тот и отправил его к царю. Послов от шведов и данов Новгород встречает, вот дядька твой и вёл дела с ними. В Москве теперь, да-а-а…

Отец снова посмотрел на меня и вдруг расправил брови и улыбнулся.

— Хочешь в Москву? — вдруг спросил он.

Поднял брови и я. Сначала поднял, потом нахмурил.

— В Москву не хочу, — сказал я. — Здесь интереснее. Охота, рыбалка, игрища ратные. Мне сие больше нравиться. Смогу я в Москве таким заниматься? Да и жить где? У дядьки в приживалах? У него своя семья. Заклюют меня его молодцы. А я ведь и покалечить могу. Ты же знаешь. Для меня правил в драке нет.

Отец ещё шире улыбнулся.

— Да, кто же тебя одного в Москву-то отпустит? В чужую семью? Не-е-е-т… Меня твой дядька в Москву зовёт. Справлялся о моем здравии, так я отписал, что хвор стал для войны. А он и позвал меня в царскую посольскую палату.

Я сильно удивился, война — основной источник «доходов» нашей семьи, но промолчал.

— Передохну немного от ратных дел, — сказал отец, словно Все в Москву поедем. Там и жильё нам нашли.

— А здесь? Хозяйство на кого оставишь? — поинтересовался спокойно я.

Отец дёрнул головой влево вправо и, хмыкнув, сказал:

— Не знаю, что ты с крестьянами сделал, но они бояться тебя; пашут, сеют и убирают они безропотно. Старосты строги к своим селянам, как никогда не было. Вечно они юлили и оправдывали. А это… Что за слова ты нашёл?

— Не знаю, — пожал я плечами. — Не говорить же отцу, что я нарисовал «парсуны» старост в полный рост и тоже пригрозил магической расправой. Причём, самому недоверчивому пришлось сжать сердце, прежде проколов иглой в нужном месте нарисованную фигурку. После демонстрации моей силы сначала селяне того села засуетились, как пчёлы. А потом и все остальные. В магию русский люд продолжал верить безусловно.

— Сказывают, что ты пригрозил им сердца вырвать.

Я снова пожал плечами.

— Может и говорил что-то такое. Я много, что им говорил.

— Силу им не показывал свою? — спросил отец нахмурившись.

— Какую силу, отец? — удивился я.

Отец вздохнул.

— Сторожись, Федюня. Такую силу все бояться. Редко у кого она проявляется. У нас в роду ты первый с такой сильной силой, но раны заговаривать и мой отец умел. Да и многие вои умеют. Матушка твоя умеет… На мне Господь отдохнул, хе-хе… Тебе Бог мою силу отдал. Попы зело охочи ведунов изводить. Оговаривают и отдают на расправу царю, а тот вынужден к казни приговаривать. Поэтому я и решил отсель съехать и тебя увезти. Не балуйся больше с силой своей.

Отец помолчал.

— И всех твоих дружинников заберём. Сказывают, что околдовал ты их. Так ли?

— Не так, конечно, — покрутил головой я.

Отец махнул рукой.

— Ладно! Собирайся. Как снег ляжет, так по первопутку и отправимся.

* * *

Как отец сказал, так мы и поступили.

Снег выпал в начале ноября. Мы уехали из очень полюбившейся мне Новгородчины, как только пробили санный путь. Буквально на второй день. У нас у каждого был свой возок, с запряжённый в него лошадкой. На возке лежали вещи и один пассажир. С матерью ехал младшенький Сёмка, с отцом — средний Петька. Я ехал один. Ко всем саням были привязаны вторые лошади. Моя команда, что постарше, ехала верхом, тоже «одвуконь». Младшие мои «други», те кто не достиг четырнадцати лет, ехали, как и я в крытых повозках.

Наши зимние повозки имели кожаный, специально сшитый, «покров», лежащий на деревянных дугах, ибо путь лежал долгий. Но с остановками, да. Дуги и покров придумал, для материной повозки, я. А потом их сделали и на другие. Возничие управляли лошадками, сидя на них верхом. Некоторые особенно груженные возки запрягались двумя лошадьми: одна в оглобли и дугу, а другая — пристяжная — тянула повозку за постромки.

На всём пути до Москвы, через тридцать-сорок вёрст, были устроены «ямы» — дорожные станции. Где можно было отдохнуть и отогреться. Но «банда» у нас была большая и большинство ночевало в санях под шкурами, собравшись по двое-трое. Нам, детворе, было весело. Засидевшись в санях мы, поев каши, резвились от души, устраивая свалки и шутливые побоища. Хорошо ехали. Весело. Бросаясь на ходу друг в друга снежками. Соскучились по зиме. Радовались снегу.

Ближе к Москве тракт походил на растянувшийся на многие вёрсты поезд и стал занимать две-три полосы движения. Ну, две то — точно. Встречного транспорта было не меньше попутного.

Волоцкая дорога привела нас к Москве, куда мы, по мосту переехав ров, въехали через Сретенские ворота Китайгородской стены. В столице было грязно, слякотно и дурно пахло. Но я был рад окончанию пути. Благо, что у нас в Москве уже был свой двор и весь наш табор уместился в нём.

— Много, должно быть, отдал отец за такое подворье, — подумал я. — Оно было точно не меньше нашего сельского.

Как сказал отец, двор раньше принадлежал бывшему посольскому дьяку Долматову Василию Третьяку, который попал в опалу к царю Василию, за то, что отказался ехать с посольством к германскому императору Максимилиану. Долматов сослался на свою бедность. Царь не поверил и приказал обыскать двор Долматова. «Сыскари» нашли три тысячи рублей. Дьяка заточили в Белозёрский монастырь, где он и умер. Усадьба «ушла» с торгов за долги. Выкупил её мой дядька, так как пожалел семейство Долматова, которому дал некоторое время в нём пожить, пока не определяться со своим жильём. И теперь усадьбу выкупили мы.

В усадьбу заранее уехали наши слуги, которые вымыли и вычистили хоромы, прибрали в хозяйственных постройках. У дьяка имелась большая конюшня, коровник, птичник, большой сад-огород и много чего другого.

— Думаю, если хорошо поискать, то здесь ещё можно найти