Моя чужая новая жизнь - Anestezya

наверное пол-пачки сигарет, пытаясь сообразить, что мне дальше делать. Безусловно я рада, что наши пошли в наступление. Жаль только, что не сделали это буквально днём раньше. Все эти люди погибли зря, не дождавшись помощи. Война действительно не щадит никого. Всё началось с укрытого в сарае раненого красноармейца. Но если бы из страха перед немцами все боялись оказывать помощь партизанам, разве смогли бы мы выиграть войну? Я до сих пор не знала ответов на этот вопрос — как оно лучше? И смогу ли я потом простить себе, что пыталась приспособиться вместо того, чтобы бороться с врагами наравне со своими предками? Если бы я была в фильме, я бы ловко бросала красивые фразы и обязательно победила бы всех злодеев, но я не в грёбаном фильме. А если и так, то он настолько стрёмный, что на премьеру я бы точно не пришла.

Я прислушалась. Снаружи неразборчиво доносился слабый грохот артиллерии. Не могу я больше сидеть в неведении. Хотя и на улицу соваться страшно. Знать бы ещё насколько близко наши подошли к селу. Всё-таки я склонялась к тому, чтобы рискнуть ещё раз. Дорогу я вроде худо-бедно запомнила. Если сбегу в лес, немцы меня там точно не достанут. Не до того им сейчас. Сердце тут же трепыхнулось, напоминая, что не далее как вчера кто-то наматывал сопли на кулак при мысли, что придётся расстаться с Фридхельмом. Он сейчас сражается где-то на подступах к Ершово. Буйное воображение тут же нарисовало картину, как он лежит в снегу, раненый… Нет, нельзя мне упускать возможно последний шанс добраться к безопасной Москве. Я чувствовала себя предательницей по всем фронтам. Бросаю любимого в минуту опасности, но разве я могу и дальше оставаться среди тех, кто воюет против моей страны? Это уже было решено давно — я возвращаюсь к своим. До Москвы рукой подать, как-нибудь доберусь. В этот раз я даже не стала забирать ранец. Если всё-таки попадусь нашим, проблем не оберёшься. Мало того, что на мне вражеская форма, так ещё ранец набит приблудами сплошь с немецкими лейблами. А если выкинуть всё: аптечку, шмотки, паёк, то на хрена он мне тогда в принципе. Я ломанулась к лесу, на ходу вспоминая, как мы шли с Ниной. Кажется, я опоздала — оттуда раздавался стрекот автоматов, грохот взрывающихся гранат. Бежать, не разбирая куда, нельзя, иначе точно поймаю шальную пулю. Я завернула за какой-то сарай, пытаясь отдышаться и начать наконец-то мыслить связно. Может, пересидеть в какой-нибудь избе? Не будь на мне этой треклятой формы, я бы не раздумывая бежала согласно выбранному маршруту, но после вчерашнего не уверена в том, что красноармейцы отнесутся ко мне лояльно. Меня передёрнуло от новой мысли, но если я хочу спастись, придётся поступиться принципами. Собственно почему мне это не пришло в голову раньше? Ведь от формы избавиться проще простого. Нужно порыться в ближайшей избе, хотя бы какие-то женские вещи найдутся. Совесть снова заныла. Хозяева всех этих домов мертвы, но с другой стороны тогда это тем более не кража. Я рискнула высунуться и тут же отшатнулась обратно. В деревянную стенку глухо застучали пули. Ну класс. Я застряла в самом центре замеса как и боялась.

— Эрин! — Я повернулась, за домом через улицу так же притаился Вербински. — Какого чёрта ты здесь делаешь?

— А что надо было сидеть в штабе и ждать, пока явятся русские? — огрызнулась я.

— Если тебе было сказано сидеть там, надо было сидеть. Штаб эвакуируют в первую очередь!

— Я… я просто испугалась…

Вербински быстро выглянул из убежища, оценивая ситуацию:

— Сейчас по моей команде беги сюда, — я замотала головой.

Ну нет, под пули я не сунусь.

— Беги, я прикрою!

Чёрт его знает как лучше. Реакция у меня по-прежнему как у забора. Если такая стрельба будет продолжаться, мне не выжить, а сдаваться своим я тоже желанием не горела. Это значит подписать себе путёвку на лесоповал, если не на расстрел. Вербински высунулся, поливая противника автоматной очередью, и я решилась. Метнулась к нему выбросившейся из дупла белкой.

— Умница. А теперь попытаемся прорваться вон туда, — чуть дальше через два дома в сарае тоже забаррикадировались немцы. — У них пулемёт, так что думаю отобьёмся.

Блядь, не в том я уже возрасте, чтобы играть в «Беги или умри». Было страшно до одури — да нас же изрешетят, как только мы высунемся отсюда. Вербински присел, чтобы взять нужный прицел, и я снова услышала равномерный стрекот автоматной очереди. Внутри медленно разливалась разъедающая пустота. Каждый выстрел, который сейчас попадает в цель, означает смерть кого-то из красноармейцев, но эти выстрелы сейчас спасают мне жизнь. Вербински грубо встряхнул меня, подталкивая вперёд.

— Да не стой ты столбом, идиотка! Шевелись, если хочешь жить!

Я думала, что буду орать от страха дурниной, но горло сдавило спазмом, и получилось лишь хриплое: «Мама, роди меня обратно». Вербински снова прикрикнул:

— Беги зигзагом, как учил Кребс! Давай, давай, шевелись!

Я слышала выстрелы за спиной и надеялась, эти идиоты в сарае не пальнут в ответ, иначе угробят своих же. На чистом адреналине пробежала эти пару десятков метров. Двери сарая распахнулась, и незнакомый солдат скомандовал: — Давайте, быстрее!

Я услышала позади сдавленный хрип.

— Тебя ранили? — Вербински тяжело привалился к моему плечу. — Помогите затащить его!

Кто-то осторожно положил его на ворох соломы, я торопливо стала расстегивать его шинель.

— Сейчас, посмотрим, куда тебя зацепило.

Вербински лежал тихо, даже не стонал. Да где же эта рана?!

— Нужно повернуть его.

Меня сейчас не волновало, что я обращаюсь за помощью к ненавистным эсэсовцам. В конце концов не для себя прошу. Однако эти гады не спешили помогать мне, молча топтались за спиной.

— Чего встали как