Всё об Орсинии - Урсула К. Ле Гуин

захромала и на вторую. Стефан по-прежнему сидел прямо, высматривая первые проблески рассвета, который, по его расчетам, должен был вскоре наступить. Теперь он ехал на север, ветер швырял снег в лицо, слепя и не давая ничего разглядеть, хотя в окружавшей его со всех сторон тьме и так видно было очень плохо. Начался подъем, потом дорога пошла вниз, потом снова поползла вверх. Лошадь остановилась и, поскольку Стефан сидел без движения, свернула влево, сделала несколько неуверенных шагов, снова остановилась, вся дрожа, и заржала. Стефан спешился и сперва упал на четвереньки: ноги совершенно закоченели и не желали слушаться. Возле дорожки, ведущей куда-то вбок, виднелась изгородь поскотины. Он оставил лошадь на дорожке, а сам пошел к дому с темными стенами и заснеженной крышей, неожиданно возникшему перед ним. Отыскал дверь, постучал, подождал немного и снова постучал; зазвенело стекло в окошке, и прямо у него над головой раздался голос насмерть перепуганной женщины:

– Кто там?

– Это ферма Сачиков?

– Нет! А кто это?

– Я что, мимо их дома проехал?

– Вы доктор?

– Да.

– Их дом следующий, но только слева от дороги. Дать вам фонарь, доктор?

Женщина спустилась вниз и дала ему фонарь и спички; она держала в руке свечу, свет которой сперва почти ослепил его, так что лица ее он так и не разглядел.

Теперь он повел лошадь в поводу, держа в левой руке фонарь. Лошадь, спотыкаясь, послушно и терпеливо шла за ним, ее влажные темные глаза поблескивали в свете фонаря, и у Стефана вдруг от жалости к ней защемило сердце. Они шли очень медленно, и он все высматривал вдали первые проблески зари.

Стефан чуть было не прошел мимо дома, когда тот вдруг мелькнул где-то слева, и снег, прибитый к его северной стене ветрами, отразил свет фонаря. Стефан развернул лошадь и повел обратно. Взвизгнули столбики ворот. Вокруг толпились темные сараи. Он постучал, подождал, снова постучал. Где-то в доме мелькнул огонек, дверь отворилась, и снова в чьей-то руке на уровне его глаз возникла свеча, на время ослепив его.

– Кто это?

– Это ты, Эката?

– Кто это? Стефан?

– Я, должно быть, пропустил еще один дом, тот, что посредине…

– Входи же…

– У меня лошадь. Это конюшня?

– Нет, вон там, левее…

Он уже вполне пришел в себя, когда отыскал для своей лошади свободное стойло, стащил у чалого Сачиков немного сена и воды, нашел какой-то мешок и немного вытер коня; ему казалось, что он со всем этим справился отлично, однако, подойдя снова к дому, почувствовал, как дрожат от слабости колени, и с трудом сумел рассмотреть комнату, куда Эката втащила его за руку. Да и саму Экату он видел неясно. Она была в пальто, накинутом поверх чего-то белого, наверное ночной сорочки.

– Ох, парень, – сказала она, – ты что же, сегодня вечером из Кампе выехал?

– Бедная старая лошадь, – сказал он и улыбнулся.

На самом деле он произнес эти слова вслух немного позже, сперва ему это лишь показалось: они все время вертелись у него в голове. Он сел на диван, и Эката сказала ему:

– Посиди минутку.

Потом вроде бы она на какое-то время вышла из комнаты, а потом вдруг в руки ему сунули чашку с чем-то горячим. Он глотнул, обжег рот, и этот глоток горячего бренди настолько оживил его, что он сумел наконец разглядеть Экату: она ворошила почти остывшие угли, потом раздула огонь и подбросила дров.

– Видишь ли, мне хотелось поговорить с тобой… – начал Стефан и мгновенно уснул.

Эката сняла с него башмаки, положила его ноги на диван, достала одеяло, укутала его, поворошила дрова, чтоб горели веселей, но он не шелохнулся. Она погасила лампу и в темноте скользнула наверх. Ее кровать стояла у окна, и она из своей мансарды хорошо видела и слышала, как за окном в темноте идет обильный мягкий снег.

В дверь стучали; Эката резко приподнялась и села в постели; стены и потолок мансарды были залиты ровным, отраженным от свежевыпавшего снега светом. В дверь заглядывал дядя в желтовато-белом шерстяном нижнем белье. Волосы вокруг лысой макушки стояли дыбом, как тонкая проволока. Белки глаз были того же цвета, что и нижнее белье.

– Кто это там, внизу?

Чуть позже Эката потихоньку объяснила Стефану, что́ нужно говорить: он собирался в Лотиму по делам компании «Чорин» и выехал он из Кампе еще днем, однако пришлось задержаться, потому что лошади в подкову попал камень, а потом еще и снег повалил.

– Но к чему все это вранье? – спрашивал Стефан смущенно; сейчас он был похож на ребенка, сонного и усталого.

– Мне же нужно было им что-то сказать.

Он почесал в затылке:

– А когда я сюда добрался?

– Ночью, часа в два.

Он вспомнил, как надеялся на скорый рассвет. Все это было очень, очень давно.

– А на самом-то деле зачем ты приехал? – спросила Эката. Она убирала после завтрака со стола; ее лицо казалось суровым, хотя голос звучал очень мягко.

– Я подрался, – сказал Стефан. – С Костантом.

Она замерла, держа в каждой руке по тарелке и внимательно глядя на него.

– Что, думаешь, не ударил ли я его слишком сильно? – Стефан рассмеялся. Голова была пустой и легкой до головокружения, в теле – свинцовая тяжесть усталости. – Нет, это он из меня дух вышиб. Неужели ты думаешь, что я мог бы с ним справиться?

– Не знаю, – печально сказала Эката.

– Я в драках всегда проигрываю, – сказал Стефан. – И убегаю.

Подошел глухой отец Экаты, одетый по-уличному – в тяжелых башмаках и в старой кацавейке, сшитой из одеяла; по-прежнему шел снег.

– А сегодня вы до Лотимы не доберетесь, господин Стефан, – с каким-то злобным удовлетворением сообщил он; голос его звучал, как всегда, громко и монотонно. – Томас говорит, лошадка ваша на все четыре захромала.

Это обстоятельство уже обсуждалось за завтраком, но глухой тогда не расслышал.

Он так и не спросил, как себя чувствует Костант, а когда наконец все-таки задал этот вопрос, то в голосе его звучало то же злобное удовлетворение:

– А братец ваш небось опять на каменоломнях вкалывает? – Он и не пытался выслушать ответ.

Бо́льшую часть дня Стефан продремал у огня. Лишь двоюродная сестра Экаты проявила по поводу его появления в доме какое-то любопытство. Когда они с Экатой готовили ужин, девушка сказала:

– Говорят, его брат – очень красивый мужчина.

– Костант? Самый красивый из всех, кого я видела, – улыбнулась Эката, кроша луковицу.

– Этого-то я, пожалуй, красивым не назвала бы, – осторожно продолжала девушка.

Лук щипал глаза; Эката рассмеялась, вытерла слезы, высморкалась и покачала головой.

– Да уж, – сказала она.

После ужина