Всё об Орсинии - Урсула К. Ле Гуин

– Нет.

Он снова закрыл глаза и мечтательно сказал:

– Брюна… – Потом вдруг вскочил и уселся с нею рядом. – О господи, Брюна! Жаль, что ты девственница.

Она осторожно засмеялась, с любопытством наблюдая за ним. Она казалась совершенно беззащитной.

– Если бы только… Прямо здесь, сейчас!.. Я ведь послезавтра должен уехать!

– И все-таки под самыми окнами кухни не стоит, – ласково сказала она.

Дом был в тридцати шагах. Стефан снова рухнул на землю, спрятал лицо в сгибе руки Брюны, прижавшись щекой к ее теплому бедру и чувствуя губами нежность кожи. Она погладила его по голове, по шее ниже затылка.

– А мы не могли бы пожениться? Хочешь выйти за меня замуж?

– Хочу. Да, я хочу выйти за тебя замуж, Стефан.

Он еще немножко полежал так, потом сел, на этот раз неторопливо, и стал смотреть куда-то вдаль, за тростники, за болотистые берега сверкавшей на солнце реки – на холмы и далекие горы.

– Я на следующий год получу диплом.

– Я тоже через полтора года получу свой учительский сертификат.

Оба помолчали.

– Вообще-то, я уже сейчас мог бы бросить учебу и начать работать. Нам придется подавать заявление на жилье…

Стены съемной комнаты, выходящей окнами во дворик, увешанный грязноватым сушащимся бельем, обступили их.

– Да ладно. Вот только ужасно жаль терять все это. – Стефан с трудом оторвал глаза от сверкающей воды и далеких гор. Теплый вечерний ветер пролетал мимо них. – Ладно. Но, Брюна, ты не понимаешь… что все это для меня ново, что я никогда в жизни не просыпался на рассвете, еще до восхода солнца, в собственной комнате с высокими огромными окнами, не лежал, слушая абсолютную тишину вокруг, не гулял по просторам полей ясным октябрьским утром, не сидел за столом в компании светловолосых смеющихся братьев и сестер, не беседовал ранним вечером на берегу реки с любимой девушкой… Конечно, я давно знал, что порядок, покой и доброта должны существовать в этом мире, но никогда не надеялся сам встретиться с ними, не говоря уж о том, чтобы жить среди всего этого! И послезавтра я должен уезжать отсюда…

Нет, она этого не понимала. Она сама была этой деревенской тишиной, и благословенной тьмой, и сверкающим ручьем, и ветром, и холмами, и прохладным домом; все это было ее, было с ней нераздельно; она не могла понять его. Но это она впустила его, незнакомца, в свой дом дождливой ночью, и этот незнакомец ее уничтожит… Она села с ним рядом и тихонько проговорила:

– Я думаю, что нам стоит попробовать, Стефан, да, стоит.

– Ты права, стоит. Мы займем денег. Мы станем просить милостыню, станем воровать, станем обчищать чужие карманы. Я стану великим ученым и создам жизнь в пробирке. После нищенского существования в годы студенчества молодой Фабр быстро достиг уровня выдающегося ученого… Мы будем ездить на конференции в Вену. В Париж. Черт с ней, с жизнью в пробирке! Нет, я придумал кое-что получше! Ты у меня забеременеешь в пять минут! Ах ты, красавица, смеешься? Я тебе покажу, как смеяться, девчонка, моя рыбка форель, моя милая…

И там, прямо под окнами дома, вблизи застывших в солнечном свете гор, рядом с игравшими в теннис мальчишками, она лежала в его объятиях, распластавшись под тяжестью его тела, нежная, светловолосая, обмякшая, сама чистота, чистота плоти и духа, слившихся в одной мысли: пусть войдет в мой дом, пусть войдет.

Не сейчас, не здесь. Его желания путались, ожесточая сердце. Он откатился от нее, перевернулся и лежал на траве лицом вверх, глядя в небо. В его черных глазах мерцал огонь. Брюна села рядом, коснулась его плеча. Прежде душа ее всегда пребывала в покое. Стефан сел, и она посмотрела на него, как смотрела тогда на младенца Бендики – внимательно, с задумчивым узнаванием. Она не гордилась им, ничего от него не таила, никак его не судила. Вот он; и он такой, какой есть.

– Мы будем бедны, Брюна. Это неразумно.

– Наверное, – сказала она спокойно, наблюдая за ним.

Он встал и отряхнул с брюк травинки.

– Я люблю Брюну! – крикнул он, воздев руки; и залитые солнцем склоны холмов за болотистой речкой, уже окутанные сумерками, коротко откликнулись ему неясным далеким эхом, не похожим ни на ее имя, ни на его голос. – Видишь? – улыбаясь, сказал он, глядя на нее сверху вниз. – Даже эхо что-то отвечает. Вставай, солнце уже садится, а может, ты хочешь, чтобы я снова заболел пневмонией?

Она протянула руку, и он потянул ее вверх, к себе.

– Я буду тебе очень верным мужем, Брюна, – сказал Стефан.

Он был невысок, и, когда они стояли рядом, ей не требовалось поднимать к нему лицо: их лица были почти на одном уровне.

– Хотя бы это я должен дать тебе, – сказал он. – И это все, что я могу тебе дать. Тебя еще, возможно, начнет от моей верности тошнить, знаешь ли.

Ее туманные глаза, то ли серо-карие, то ли серые, внимательно смотрели на него. Он молча поднял руку, на мгновение коснулся ее светлых волос, разделенных пробором, и они пошли назад, к дому, мимо теннисного корта, где Казимир с одной стороны и двое мальчишек с другой отбивали мячи, пропускали их, прыгали и орали. Под дубом сидел Йоахим, наигрывая какую-то новую песенку.

– А эта на каком языке? – спросила у него Брюна.

В тени она, казалось, вся светилась от счастья. Он покивал, собираясь отвечать ей, потом его изуродованная правая рука легла поверх струн.

– На греческом; я нашел ее в одной книжке; в ней говорится: «О, юные влюбленные, что под моим окном проходят, не замечают они, верно, что дождь давно уже идет?»

Брюна громко рассмеялась; Стефан, стоя с нею рядом, чуть отвернулся и наблюдал за тремя игроками, которые носились по корту в медленно наползавшей на площадку тени, но мяч время от времени взлетал так высоко, что успевал еще захватить золотистый отблеск заходящего солнца.

На следующий день они с Казимиром отправились пешком в Превне покупать билеты; а еще Казимиру хотелось заглянуть на тамошнюю еженедельную ярмарку. Ему всегда очень нравились всякие базары, ярмарки, аукционы, людской шум и суета, крики продавцов, ручные тележки с брюквой и репой, груды старой обуви, горы набивного ситца, поленницы сырных брусков в синей обертке, запах лука, свежей лаванды, пота и пыли. Дорога, которая в ночь их прибытия сюда показалась Стефану такой долгой, сейчас, теплым осенним утром, привела их в Превне совсем быстро.

– Йоахим говорил, они все еще ищут того малого, что беженцев через границу переводил, – сообщил Казимир.

Высокий, хрупкий, он спокойно и