Тренировочный День 5 - Виталий Хонихоев

— … скажи Лиле, что у меня ничего с ее Витькой не было… — говорит Марина, натягивая одеяло на грудь: — а то мне страшновато…

— Брось, это же Бергштейн. Она никого не любит кроме себя. — отвечает Светлана: — чтобы она кого-то ревновать начала… ну это как минимум Ален Делон должен быть и то не уверена. Она просто любит над людьми издеваться, вот и все. Лилька, это жестоко! Ты вон Марину напугала! Извинись.

— Ээ… — Лиля чешет в затылке: — извини, Марин, не смогла удержаться. Ты так забавно оправдываться начала… я думала, что Витька так будет делать, как в комнату вошла и тебя увидела, так и обрадовалась. Дай-ка, думаю, засаду ему устрою, то-то он перепугается… а он скучный.

— После летнего лагеря меня уже ничем не напугать. По крайней мере в течении недели это точно. — говорит Виктор, про себя думая что еще непонятно от чего у него теперь будет посттравматический синдром, то ли от этой чертовой гранаты, выпавшей из кармана Лермонтовича, то ли от Лильки и квартета Нарышкиной. Вслух он этого, однако не говорит, потому что остатки инстинкта выживания подсказывают ему что это не самое лучшее что он сейчас может сделать. Самое лучшее — это заткнуться и пойти в умывальную, помыть морду лица, почистить зубы, сполоснуть ноги в холодной воде и вернувшись — обнаружить что в его комнате никого уже нет, все рассеялись как дым, как мираж. Потому что спать уж очень охота.

— … если ты не сердишься, то я пойду, пожалуй, — говорит Марина, вставая с кровати и придерживая одеяло спереди руками, будто монашка или Гюльчатай перед товарищем Суховым из «Белого солнца пустыни». Про себя Виктор отметил, что наедине с ним Марина ничего сильно не скрывала, а тут…

— Иди, я тебе постель застелила. — говорит Светлана: — белье новое постелила, будешь спать как королевишна. И все таки, Лилька, ты чего пришла среди ночи? Серьезно что ли в Витьку влюбилась?

— Угу. — скромно шмыгает носом девушка, опуская взгляд вниз и теребя край своей мастерки: — давеча изволил он меня соблазнить да испоганить ручищами своими грязными, что теперь делать девице, когда судьба ее поломана… вот и пришла я просить Виктора свет Борисовича жениться, как честного человека, а он…

— Лилька, ступай в пень. Серьезно говорить не хочешь? — сердится Светлана.

— А я серьезно может. — упирает руки в бока Лиля: — что у меня чувств быть не может? Я такая же как и все.

— Вот сильно сомневаюсь. Если тебя ножом в пузо ткнуть, то он, пожалуй, погнется. Ты ж Феррум Кнопка. Железная. Клички в школе просто так не дают. Ладно, не хочешь говорить — не говори. И правда не мое дело. — Светлана пожимает плечами: — оставайся со своим любимым Витькой наедине, я пошла с Маринкой мириться. Хорошо, что ты пришла, а то ее отсюда не выковырять было бы… спокойной ночи. Ну или чем вы там заниматься будете. — дверь за Светланой закрывается, звучат легкие, удаляющиеся шаги.

— Ладно, пока я не пошел умываться, говори… — Виктор поворачивается к Лиле.

— Что говорить? — она моргает своими чистыми как утренняя роса и очень-очень искренними глазами. Слишком искренними, чтобы он ей поверил.

— Чего тебе нужно. — отвечает он: — вот не поверю что ты пришла чтобы бедную Марину в стресс вогнать.

— Получилось забавно. — улыбается она: — мне понравилось. Но вообще я хотела тебе сюрприз сделать. Слушай, а помнишь, я тебе говорила, что все то, что в лагере было — разовая акция?

— Еще как помню. Очень даже помню. — уверенно говорит он. Конечно жаль, что такая красивая и спортивная девушка больше никогда не будет греть его постель, но он понимает концепцию свободы воли. Что он может с этим сделать? К батарее на цепь пристегнуть? Так эта Лиля Бергштейн свободолюбивая как ветер, она лучше сама себе руку отгрызет как волк, попавший в капкан. Скорее всего в этом и заключается одна из причин, по которой у нее отношения не заводились — не желает она быть скованной. Жаждет свободы всем своим естеством, желает жить на полную. Этим она, кстати, очень Яну напоминала, ту Яну, которую он когда-то знал. Она тоже хотела свободы и ветра в лицо, давить на газ, горевать и смеяться на полную, ведь тормоза придумали трусы.

Он еще раз бросает взгляд на Лилю. Она снова устроилась на столе, снова опустила одну ногу вниз и неторопливо качает ею. Вторая ногу разместила ступней на столе и оперлась на нее подбородком. Все в ней дышало юностью и силой. То, что произошло в лагере — было прекрасно, хотя и несколько… болезненно. Он понимал, зачем она это сделала. Ему нужно было переключиться после того, как он фактически пережил свою смерть. Граната, выпавшая из кармана Володи Лермонтовича была учебно-тренировочной, но вот ужас, который он испытал, увидев, как она катится по гравию дорожки — был самым настоящим. И мысли, которые пронеслись у него в голове, пока он лежал на животе, вдавливая зеленый, рубчатый корпус в гравий, стискивая его и надеясь, что это все просто кошмарный сон и что все это всего лишь ему кажется. И звон у него в ушах, который не проходил даже тогда, когда стало понятно, что последующий хлопок — ничего ему не сделал. Даже когда его перевернули — не смогли забрать гранату из его сжатых пальцев, пришлось вести его до дома Антона Сергеевича и отпаивать сперва чаем, а потом коньяком… даже тогда он едва слышал, что ему говорят из-за этого звона. Лиля увидела это и решила помочь ему — по-своему. И она все сделала правильно, после той ночи у него наконец прекратился этот звон в ушах, он как будто снова стал замечать мир вокруг… но с его стороны было бы эгоистично считать, что она ему что-то должна. Она и так сделала для него очень многое. Все же понятно, она любит Машу, а он — просто удобная легенда рядом. И он благодарен ей за то, что между ними было. Как там говорят — «не плачь, из-за того, что прошло, улыбнись, потому что